Теофил Норт
Шрифт:
— То есть как?
— Пока не знаю. Вы можете сводить меня туда?
— Да… Да, с удовольствием…
И замечательный сыщик — главный инспектор Теофил Норт — вмиг вернулся к жизни. Я поднялся за ней по лестнице и, когда она громко постучала в дверь, с улыбкой сделал ей знак отойти в сторону. Я приложил ухо к щели. Услышал приглушенное ругательство, приказания, отданные шепотом, быстрые движения, что-то упало. Наконец дверь отперли, и перед нами предстал очень рассерженный высокий мужчина с усами и бородкой полковника-южанина. В белом халате он был похож на хирурга.
— Извините, что помешала вам, мистер Форсайт, но вот джентльмен
— Я просил вас устраивать эти осмотры с двенадцати до часу, миссис Киф.
— Люди приходят ко мне, когда им удобно. Они осматривают по пять-шесть квартир за утро. Извините, ничего не поделаешь.
Это была большая комната, залитая солнечным светом, которым мне редко придется наслаждаться, и казавшаяся еще больше из-за скудной обстановки. Через всю комнату тянулся длинный стол. На одном краю его стоял макет идеальной деревни — отличная работа. Четверо мужчин выстроились по стенке, словно на военном смотру.
К великому моему удивлению, младший из них оказался Элбертом Хьюзом. Он был изумлен не меньше моего и ужасно напуган. В роли сыщика мне надо было выглядеть как можно простодушнее. Я подошел к Элберту и пожал ему руку:
— Привет, Хьюз. Такое чудесное утро, а вы сидите взаперти. Ничего, мы вас на корты вытащим. — Я стукнул его по плечу. — Вы что-то похудели, осунулись, Хьюз. Теннис, мой дорогой, вот что вам нужно!.. Ага! Делаем игрушки? До чего симпатичная деревенька. Извините, джентльмены, я посмотрю, найдется ли место в шкафах для моих теннисных кубков. — В комнате стояли рядом несколько посудных шкафов со стеклянными дверцами и шелковыми занавесками внутри. Я схватился за ручки, но шкафы были заперты.
— Заперто?.. Ну, ничего, не трудитесь отпирать. — Я отправился в ванную и на кухню. — Мне в самый раз, — сказал я миссис Киф. — Но странный запах. Еще я собираю камни — давнишнее увлечение, — полудрагоценные. Для них тоже нужно место в шкафах. — Вернувшись в комнату, я окинул ее благодушным взглядом. Она нисколько не походила на архитектурную мастерскую. Ни одной корзины для бумаг! Комната была опрятна и прибрана, как образцовая контора в витрине универмага, — за исключением одного обстоятельства: в открытых окнах на веревочках висели аккуратно скрепленные листы бумаги — сушились. Они были окрашены в светло-табачный цвет. Я улыбнулся мистеру Форсайту и сказал:
— Постирушка, а?
— Миссис Киф, — сказал он, — я думаю, у джентльмена было достаточно времени, чтобы осмотреть квартиру. Нам надо работать.
Я полагал, что для изготовления фальшивых денег, гравюр и офортов нужен громоздкий пресс и банки с синей и зеленой краской, но ничего подобного тут не было. Листы бумаги в окнах явно «старились». Я был на верном пути.
— А вон в углу еще шкафы для моих коллекций, — радостно воскликнул я. Они были без замков. Я с трудом доставал до их ручек и поэтому два раза подпрыгнул. Дверцы распахнулись. Пытаясь удержаться от падения, я ухватился за кипы бумаги, лежавшие на полках, чем вызвал целую лавину листов, которые усыпали пол, — да, «густо, как листья осенние, что устилают ручьи Валломброзы». Все четверо бросились их подбирать, но я уже заметил, что это — написанные старомодным изящным почерком копии «Боевого гимна Республики» с автографом Джулии Уорд Хау, некогда жительницы Ньюпорта. Лежа на них ничком, я успел разглядеть, что все они — с дарственными надписями разным людям: «Дорогому другу…», «Достопочтенному судье…» Я ничем не выдал своего удивления. —
Пока я ковылял к двери, мистер Форсайт сказал:
— Миссис Киф, я надеюсь, вы оставите комнаты за нами до конца августа — и без посетителей. Я как раз собирался сделать вам предложение на этот счет.
— Мы поговорим об этом после, мистер Форсайт. А сейчас не буду мешать вам работать.
Спустившись с лестницы, я спросил:
— Можем мы поговорить где-нибудь в другом месте — па кухне, например?
Она кивнула и пошла по коридору. Я повернул в другую сторону и, открыв выходную дверь, громко сказал: «Извините, миссис Киф, мне не подходит. Неизвестно, через сколько дней выветрится этот неприятный запах. Простите за беспокойство. Всего хорошего, миссис Киф!» С этими словами я громко хлопнул выходной дверью и на цыпочках пошел к ней в кухню. Она смотрела на меня во все глаза.
— По-вашему, они подозрительные люди, мистер Норт?
— Делают фальшивки.
— Фальшивки, господи Исусе! Фальшивки!
— Нет, не фальшивые деньги. Они подделывают древности.
— Фальшивки! Никогда у меня таких не было, мистер Норт. Ох, ведь отец начальника полиции дружил с моим мужем. Может, мне к нему пойти?
— Я бы не стал поднимать шум. Они никому не вредят. А если и продадут сотню фальшивых писем Джорджа Вашингтона, то купят их только дураки.
— Да не оставлю я их в своем доме. Фальшивки! Что мне делать, мистер Норт?
— Когда у них кончается месяц?
— Я вам говорила: они съедут в любое время, но за две недели я должна их предупредить.
— Не подавайте виду, что вам известно, чем они заняты. Это опасная публика. Несколько дней пусть все остается, как было. Я что-нибудь придумаю.
— Ох, мистер Норт, помогите мне от них избавиться. Они платят тридцать долларов в месяц. Я вам сдам за двадцать пять. Я поставлю обратно кровати и красивую мебель. — Она не выдержала: — Говорила мне сестра, когда муж умер: уезжай обратно в Провиденс. Говорила, что не будет мне здесь покоя. Говорила: в этом городе такой есть народ — дрянь народ, и липнет к нему дрянь, и сколько раз я в этом убеждалась.
Я знал ее ответ заранее, но спросил:
— Вы — про ту сторону Темза-стрит?
— Нет! Нет! — Она показала головой на север. — Я про них — про Бельвью авеню. Бога не боятся. Грязные деньги — вот про что я! Я утешил ее, как мог, и, насвистывая, покатил навстречу трудовому дню. Я нашел себе квартиру, и я слышал голос Девятого города.
В тот же вечер, часов в девять, когда я освежал в памяти Новый завет по-гречески для завтрашнего урока, в дверь постучали. Я открыл: Элберт Хьюз. Судя по его виду, несчастнее человека на свете не было.
— Чем могу служить, Элберт? Опять кошмары?.. Ну, что случилось? Садитесь.
Он сел и расплакался. Я ждал.
— Ради бога, перестаньте плакать и скажите, в чем дело.
Он проговорил рыдая:
— Вы знаете. Вы все видели.
— Что я знаю?
— Они сказали, если я кому-нибудь проболтаюсь, они мне изувечат руку. — Он вытянул правую руку.
— Элберт! Элберт! Как вы могли — порядочный американский юноша — связаться с такой шайкой?.. Что сказала бы ваша мать, если бы узнала, чем вы занимаетесь?