Теория Девушки: Предварительные материалы

Тиккун

Девушка может долго говорить о смерти, но в итоге она неизменно заключит, что, в конце концов, «это жизнь».

Девушка «любит жизнь», что следует понимать как то, что она ненавидит всякую форму жизни.

Девушка подобна всему, что говорит о «любви» в обществе, которое приложило все усилия, чтобы сделать любовь окончательно невозможной: она врёт на пользу власти.

«Юность» Девушки обозначает лишь некоторое упорство в отрицании смертности.

Задница Девушки — это глобальная деревня.

Когда она говорит о «мире» или о «счастье», лицо Девушки — это лицо смерти. Девушке не свойственна негативность духа, ей свойственна негативность бездеятельности.

Девушка обладает особой связью с голой жизнью во всех её формах.

Девушка

полностью переписала список смертных грехов. На первой строчке она вывела каллиграфическим почерком: «Одиночество».

Девушка с головой погружена в имманентность.

IX. Девушка против себя самой: Девушка как невозможность

То, что Спектакль окончательно реализовал абсурдную метафизическую концепцию, в соответствии с которой всё на свете происходит из его Идеи и никак иначе — лишь поверхностный взгляд. На примере Девушки мы видим, как достигается реальность, которая кажется сугубой материализацией своего концепта: отсечением её от всего, что делает её уникальной, до тех пор, пока она не становится похожей в своей убогости на эту идею.

Человеческое своеобразие в мире товара неустанно преследует Девушку и представляет для неё главную угрозу; «эта угроза фактически может сочетаться с полной уверенностью и беспроблемностью повседневной озабоченности» (Хайдеггер). Эта тревога, являющаяся основной манерой существования тех, кто не может больше населять этот мир, является главной, универсальной и скрытой истиной эпохи Девушки, равно как и самой Девушки; скрытой, поскольку наиболее часто она прячет у себя дома от глаз посторонних наблюдателей тот факт, что она без конца рыдает. Для терзаемой небытием эта тревога — другое название для одиночества, безмолвия и утаивания, являющихся её метафизическим состоянием, к достижению которого она приложила столько усилий.

У Девушки, как и у остальных Блумов, жажда развлечения основывается на страхе.

Иногда Девушка — это голая жизнь, а иногда — одетая в униформу смерть. В действительности Девушка всегда вмещает в себя их обеих.

Девушка замкнута на себе самой; сначала это очаровывает, а потом начинает раздражать.

Анорексию можно интерпретировать как фанатизм в отчуждённости, который перед лицом невозможности какого-либо метафизического участия в мире товара ищет доступ к физическому участию в нём, разумеется, неудачно.

«Духовность — наша новая потребность? Потаённый мистик внутри каждого из нас?»

Интерес — это единственный видимый мотив поведения Девушки. Продавая себя, она стремится избавиться от себя или хотя бы почувствовать, что её приобрели. Но этого никогда не случается.

Анорексия выражает среди женщин ту же апорию, которая проявляется среди мужчин в форме стремления к власти: желание господства. Но вследствие более строгой культурной патриархальной кодификации для женщин, анорексичка переносит на своё тело желание господства, которое она не может применить к остальному миру. Эпидемия, аналогичная той, которую мы наблюдаем в наши дни среди Девушек, проявлялась в середине Средних Веков среди святых. Точно так же, как анорексичная Девушка противопоставляет миру, желающему редуцировать её саму до её тела, своё господство над своим телом, святые дамы противопоставляли патриархальному посредничеству церкви своё прямое общение с Богом, а зависимости, в которой общество хотело их удержать, свою радикальную независимость от мира. В святой анорексии «уничтожение физических потребностей и жизненных ощущений — усталости, сексуального влечения, голода, боли — позволяли телу осуществлять героические подвиги, а душе — общаться с Богом» (Рудольф Белл, Святая анорексия). В наши дни, когда медицинский персонал исполняет роль церкви и в патриархальном мироустройстве, и у кровати анорексической Девушки, процент выздоровевших от того, что общество быстро провозгласило «нервной анорексией», по-прежнему остаётся исключительно низким, несмотря на довольно-таки значительное упорство терапевтов по всему миру; уровень

смертности опустился лишь в некоторых странах ниже 15 %. Дело в том, что смерть от анорексии, будь она святой или «нервной», провозглашает окончательную победу и над телом, и над миром. Как и в экстазе доведённой до конца голодовки, Девушка обнаруживает в смерти высшее подтверждение её отрешения и её чистоты. «Анорексички сражаются против того факта, что они были обращены в рабство, эксплуатируются и ведут жизнь не по своему выбору. Они предпочитают голодать, а не продолжать жить компромиссами. В этом слепом поиске своей идентичности и собственных чувств они не принимают ничего, что их родители или мир вокруг них могут им предложить... в нервной анорексии, настоящей или специфической, пациенты в первую очередь хотят бороться за то, чтобы получить господство над самими собой, их личностью, стать деятельными и энергичными» (Брух, Глаза и живот). «На самом деле, — заключает послесловие к „Святой анорексии“, — анорексия может служить прообразом трагической карикатуры на женщину, свободную от предрассудков и независимую, но неспособную к близким отношениям, движимую идеей власти и господства».

Существует объективность Девушки, но это фиктивная объективность. Она является не чем иным, как противоречием, недвижно застывшим, подобно надгробному камню.

Вне зависимости от её слов, Девушке отказано отнюдь не в праве на счастье, но в праве на несчастье.

Как бы ни была счастлива Девушка в каждой из отдельных сфер собственного существования (работа, любовь, секс, отдых, здоровье и т.д.), она должна оставаться несчастной по сути, как раз потому, что все эти сферы являются отдельными друг от друга. Несчастье является основной тональностью существования Девушки. Это хорошо. Несчастье заставляет потреблять.

Страдание и несчастье, присущие Девушке, демонстрируют невозможность конца истории: когда люди довольствовались бы существованием в качестве наиболее умных из живых существ, отказались от всякого дискурсивного сознания, всякого стремления к признанию, всякой реализации их негативности; одним словом, невозможность american way of life.

Когда Девушка слышит о негативности, она звонит своему психологу. Впрочем, у неё есть самые разные слова, чтобы не говорить о метафизике, когда метафизике хватает дурного вкуса, чтобы быть слышимой слишком явно: «психосоматический» — одно из них.

Подобно манекену, которым она непременно, в тот или иной момент, мечтает стать, Девушка стремится к общей невыразительности, экстатическому отсутствию; но образ искажается во время воплощения, и Девушка способна лишь выражать небытие, живущее, суетящееся и сочащееся небытие, влажное небытие, пока её не вырвет.

Киборг является высшей и иммунодефицитной стадией Девушки.

Девушка оказывается в депрессии, поскольку она хочет быть вещью, как и все остальные, то есть как все остальные видятся ей снаружи, и ей это не удаётся; поскольку ей хочется быть знаком и беспрепятственно циркулировать внутри гигантского семиократического метаболизма.

Вся жизнь Девушки совпадает с тем, о чём она хотела бы забыть.

Кажущаяся самостоятельность Девушки также является абсолютной уязвимостью отдельного индивидуума, слабостью и одиночеством, которые пытаются повсюду искать убежище, охрану и защиту, но нигде не могут их найти. Это потому, что Девушка непрестанно живёт, «следуя за собой», то есть в страхе.

Девушка представляет для нас подлинную загадку счастливого рабства, в которую мы не можем поверить. Тайна радостных рабов.

Погоня за счастьем резюмирует несчастье Девушки — и в качестве его результата, и в качестве его причины. Одержимость Девушки своим внешним видом выражает жажду сущности, которая не может найти места, чтобы излиться.

Вся элегантность Девушки никогда не способна заставить забыть о её неустранимой пошлости.

«Всё красивое, всё органическое!»

Девушка хочет лучшего из всего мира, как жаль, что «лучший из миров» недоступен.