Теория доказывания в уголовном судопроизводстве
Шрифт:
И почему это русский человек так любит врать? Всю жизнь как перед следователем стоит
Противодействие расследованию - как деятельность, по сути, противоправная - может осуществляться в разных формах. На первом плане - противодействие в форме сокрытия преступления; именно для преодоления такого противодействия и используются доказательства главным образом.
Ранее мы уже касались различных форм сокрытия преступлений, теперь же рассмотрим, каким образом доказательства могут быть использованы для его преодоления, т.е. в сущности для нейтрализации действий противостоящих следователю лиц, их попыток скрыть от следствия существо, или мотивы, или субъектов преступной деятельности.
Установление факта утаивания информации о преступлении и/или
– принятие решения о производстве конкретных поисковых следственных действий;
– проведение повторных следственных действий, ранее не достигших цели;
– осуществление поисковых оперативно-розыскных мероприятий.
При утаивании путем отказа от дачи показаний формой использования доказательств служит их предъявление допрашиваемому. Предъявляемые доказательства по своему характеру должны свидетельствовать о том, что допрашиваемый действительно располагает информацией, представляющей интерес для следствия, - во-первых, и что причины, побуждающие его отказываться от дачи показаний, либо надуманны, либо могут не приниматься во внимание в силу их несущественности для жизненных интересов лица - во-вторых. Тактика предъявления доказательств в этом случае определяется мотивами отказа от дачи показаний.
Если отказ никак не мотивируется, причины его не называются ("показаний давать не буду", "показаний давать не хочу - и все"), то рекомендуется предложить дать показания лишь по поводу предъявляемых доказательств. При отказе давать показания и по этому поводу в составляемом протоколе следует зафиксировать не только сам факт отказа, но и те доказательства, которые предъявлялись для преодоления отказа.
Установление факта уничтожения следов преступления и преступника производится на основании анализа доказательств, полученных в результате производства таких следственных действий, как осмотр места происшествия, обыск, назначение экспертиз и некоторых других. Это могут быть показания лиц, лично уничтожавших следы, или присутствовавших при уничтожении, или знающих об этом из достоверного источника; предметы - вещественные доказательства - со следами их частичного уничтожения; результаты решения экспертизой ситуалогических или диагностических задач. Так, например, установление экспертом факта заточки режущей части инструмента после использования его в качестве орудия преступления используется как доказательство попытки уничтожить следы преступления; показания слесаря о ликвидации вмятин на кузове автомобиля используются для опровержения заявления о его безаварийной эксплуатации и т.п.
Установление факта маскировки информации и/или ее носителей осуществляется путем использования доказательств:
а) свидетельствующих о перемещении объектов, например, из того места, где они должны быть в соответствии с существующими или предписанными правилами, в другое место, как это бывает при нарушении правил хранения и движения документов; их отсутствие в должном месте фиксируется протоколом осмотра или обыска, и этот источник информации используется как средство установления перемещения объекта;
б) подтверждающих факт изменения внешности субъекта преступления (фотографии первоначального внешнего облика субъекта, протоколы освидетельствований, заключения судебно-медицинских исследований шрамов, рубцов, иных фальсифицированных особых примет и т.п.);
в) устанавливающих факт создания видимости использования объекта не по назначению; это, главным образом, заключения товароведческой и некоторых иных судебных экспертиз.
Установление ложности информации и/или ее носителей. Это, в первую очередь, относится к использованию доказательств для изобличения во лжи лиц, дающих заведомо ложные показания или делающих заведомо ложные заявления, сообщения или донос. Использование для этих целей доказательств сводится к их предъявлению в определенном порядке или в определенной ситуации, что составляет содержание отдельных тактических приемов или комбинаций. Таким тактическим приемом,
Предъявление доказательств может осуществляться внезапно для допрашиваемого. Эффективность использования таким образом фактора внезапности зависит также и от того, допускает ли допрашиваемый, что данные доказательства могут оказаться в распоряжении следователя.
Такой тактический прием, оказывающий сильное психологическое воздействие на допрашиваемого, А.В. Дулов назвал "эмоциональным экспериментом". Он пишет: "Это действие является экспериментом по той причине, что следователь специально создает условия, при которых резко изменяется эмоциональное состояние допрашиваемого, часто влекущее за собой и определенные физиологические реакции. Эмоциональным же эксперимент именуется в связи с тем, что цель его - выявление изменений в эмоциональном состоянии, последующий анализ и использование в допросе этого выявленного изменения... Чем больше событие преступления переживается, сохраняется в памяти обвиняемого (в силу раскаяния или в силу страха перед разоблачением), тем большее эмоциональное воздействие на него будет оказывать информация, напоминающая об этом событии, особенно в том случае, если он не знает о наличии ее в распоряжении следователя, если считает, что эта информация начисто разрушает его линию защиты от предъявляемого обвинения"*(496).
Идея "эмоционального эксперимента" вызвала резкую оценку со стороны И.Ф. Пантелеева, чему в немалой степени способствовало не очень удачное название этого тактического приема. "Надо ли пояснять, - пишет И.Ф. Пантелеев, - что подобные "эксперименты" способны вызвать возбуждение, бледность, пот и тем более страх скорее у невиновного лица, чем у действительного преступника? И где тот провидец, который был бы способен расшифровать кривую страха, бледности или потоотделения и сказать, "причастен" обвиняемый к делу или нет?"*(497). Столь же категоричен и Б.Н. Звонков, считающий, что "возможность применения указанных приемов допроса представляется спорной не столько потому, что в состоянии стресса изменяются функциональные возможности человека, сколько по соображениям недопустимости нарушения морального суверенитета личности"*(498).
Отвечая на критику И.Ф. Пантелеева и других авторов, Р.С. Белкин указал, что, "критикуя "эмоциональный эксперимент", И.Ф. Пантелеев... сознательно игнорирует выдвинутое А.Р. Ратиновым и другими учеными такое требование, предъявляемое к подобным тактическим приемам, как избирательность воздействия. Дело именно в том, что возбуждение, бледность, пот, страх и т.п. предъявленное доказательство вызовет как раз у действительного преступника, а не у невиновного человека, на которого никак не может повлиять вид старой сумки или поношенных туфель. Что же касается оценки психофизиологических реакций, то ни А.В. Дулов, ни кто-либо другой из ученых, насколько нам известно, не кладет ее в основу решения вопроса о причастности и не придает этим реакциям доказательственного значения"*(499).
К этому утверждению можно присоединиться, но с некоторыми оговорками. На человека, абсолютно не причастного к преступлению, не осведомленного о его деталях, вид "старой сумки или поношенных туфель", действительно, не должен производить особого впечатления. Однако человек, каким-либо образом к преступлению причастный (но причастность и виновность - разные вещи!), осведомленный о нем и опасающийся того, что он может быть ошибочно обвинен в его совершении (либо опасающийся того, что всплывет наружу информация о его собственных преступлениях, проступках или просто неблаговидном поведении), - вполне может обнаружить практически такую же реакцию, как и действительный преступник. Таким образом, точку в этой дискуссии ставить рано.