Теория и история. Интерпретация социально-экономической эволюции
Шрифт:
Это правда, что сторонники социалистических и интервенционистских программ рекомендовали их только в качестве средства достижения целей, общих со всеми другими членами общества. Они считали, что общество, организованное в соответствии с их принципами, лучше всего обеспечит людей теми материальными благами, ради приобретения которых они усиленно трудятся. Разве можно представить более желаемое общественное положение дел, чем «высшая фаза коммунистического общества», когда, как говорит нам Маркс, общество даст «каждому по потребностям»?
Однако все попытки социалистов доказать свои аргументы полностью провалились. Маркс оказался в замешательстве, когда потребовалось было опровергнуть хорошо обоснованные возражения, выдвинутые ещё в его время в адрес второстепенных трудностей социалистических проектов. Именно беспомощность в этом отношении побудила Маркса разработать три фундаментальных доктрины его догматизма <Мизес Л. Социализм. Экономический и социологический анализ. – М.: Catallaxy. 1994.
Поверхностный взгляд на проблемы правительства видит разницу между свободой и деспотизмом во внешних проявлениях системы правления и администрации, а именно в количестве людей, осуществляющих прямой контроль над общественным аппаратом сдерживания и принуждения. Подобный количественный критерий является основой известной классификации различных форм правления, предложенной Аристотелем. Концепции монархии, олигархии и демократии до сих пор сохраняют такой подход к проблеме. Однако его неадекватность настолько очевидна, что ни один философ не избежал упоминания фактов, не согласующихся с ним, и поэтому считающихся парадоксальными. В качестве примера можно привести факт, признаваемый уже древнегреческими авторами: тирания часто, или даже регулярно, поддерживалась массами, и в этом смысле была популярным правительством. Современные авторы называют этот тип правления «цезаризмом» и продолжают смотреть на него как на исключительный случай, обусловленный особыми обстоятельствами; но они также затрудняются удовлетворительно объяснить, что делает эти обстоятельства исключительными. Однако зачарованные традиционной классификацией люди молчаливо соглашались с этой поверхностной интерпретацией до тех пор, пока казалось, что она должна объяснять только один эпизод современной европейской истории, – а именно историю Второй империи во Франции [10] . Окончательно доктрина Аристотеля рухнула, когда столкнулась с «диктатурой пролетариата» [11] и автократией Гитлера, Муссолини, Перона и других современных последователей древнегреческих тиранов.
[10]
Вторая империя – во Франции период правления императора Наполеона III (2 декабря 1852 – 4 сентября 1870).
[11]
Диктатура пролетариата – власть рабочего класса, установленная после победы социалистической революции и имеющая целью построение социализма. Учение о диктатуре пролетариата с неизбежностью вытекает из марксистской теории классов и классовой борьбы.
Путь к реалистическому разграничению свободы и зависимости был открыт двести лет назад в бессмертном эссе Давида Юма «О первоначальных принципах правления». Правление, учит Юм, всегда является правлением немногих над многими. Поэтому сила всегда находится на стороне тех, кем правят, а правителей не поддерживает ничего, кроме мнения. Это понимание, логически доведённое до своих выводов, полностью изменило характер обсуждения проблем свободы. Механическая и арифметическая точка зрения была отброшена. Если в конечном счёте общественное мнение в ответе за структуру правления, то именно эта сила также определяет, будет ли существовать свобода или зависимость. Фактически, существует только один фактор, во власти которого сделать людей несвободными – тираническое общественное мнение. Борьба за свободу в конечном счёте это не сопротивление деспотам или олигархам, а сопротивление деспотизму общественного мнения. Это не борьба многих против немногих, а борьба меньшинства – иногда меньшинства, состоящего из одного человека, – против большинства. Наихудшей и самой опасной формой абсолютистского правления является нетерпимое большинство. Таков вывод, к которому пришли Токвилль и Джон Стюарт Милль.
В своём эссе о Бентаме Милль указал, почему этот выдающийся философ не сумел понять реальную проблему и почему его доктрина нашла признание
Многим из того, что было здравым в политической доктрине Бентама, пренебрегли его современники, многое было отвергнуто последующими поколениями и имело небольшое практическое значение. Но его ошибочное разграничение деспотизма и свободы без колебаний признано большинством авторов XIX в. На их взгляд, подлинная свобода означала необузданный деспотизм большинства.
Не умея мыслить логически и будучи невежественными как в истории, так и в теории широко превозносимые «прогрессивные» писатели отказались от фундаментальных идей эпохи Просвещения: свободы мысли, слова и информации. Не все из них были столь же откровенны, как Конт и Ленин; но все они провозглашали, что свобода означает право говорить только правильные вещи, а фактически вывернули идеи свободы мысли и совести наизнанку. Не «Силлабус» [12] папы римского Пия IX проторил дорогу нетерпимости и преследованию инакомыслящих, а работы социалистов.
[12]
«Силлабус» (лат. syllabus – перечень) – приложение к энциклике Пия IX (1831), в котором перечислены и осуждены общественно-политические и религиозные движения, научные принципы, противоречащие учению католической церкви, подрывающие авторитет папства.
После непродолжительного триумфа свободы зависимость под маской свободы вернулась как завершение неоконченной революции и окончательное освобождение индивида.
Концепция абсолютных и вечных ценностей является необходимым элементом этой тоталитарной идеологии. Истиной является то, что провозглашают истиной те, кто находятся у власти. Инакомыслящее меньшинство недемократично, поскольку отказывается признать в качестве истины мнение большинства. Все средства «ликвидации» этих мятежных негодяев являются «демократическими» и поэтому нравственными.
Глава 4. Отрицание ценности
Исследуя ценностные суждения, мы смотрели на них как на предельные данные, не поддающиеся никакому сведению к другим данным. Мы не утверждаем, что ценностные суждения в том виде, как они высказываются людьми и используются в качестве руководства к действию, являются первичными фактами, не зависящими ни от каких условий внешнего мира. Такое допущение противоречило бы здравому смыслу. Человек – часть Вселенной, он продукт действующих в ней сил, и все его мысли и действия подобно звёздам, атомам и животным – элементы природы. Они вплетены в неумолимую взаимозависимость всех явлений и событий.
Утверждение, что ценности являются конечными данными фактами, означает, что человеческий разум не способен найти их причину в тех фактах и событиях, с которыми имеют дело естественные науки. Мы не знаем, почему и каким образом определённые обстоятельства внешнего мира вызывают в человеческом разуме определённую реакцию. Мы не знаем, почему разные люди и одни и те же люди в разные моменты своей жизни по-разному реагируют на одинаковые внешние раздражители. Мы не можем обнаружить необходимых связей между внешними событиями и идеями, которые они порождают в человеческом разуме.
Чтобы прояснить этот вопрос, мы должны проанализировать доктрину, разделяющую противоположное мнение. Мы должны исследовать все разновидности материализма.
Часть 2. Детерминизм и материализм
Глава 5. Детерминизм и его критики
Какой бы ни была истинная природа Вселенной и реальности, человек может узнать о ней только то, что позволяет постичь логическая структура его разума. Разум – единственный инструмент человеческой науки и философии – не даёт абсолютного знания и окончательной мудрости. Бессмысленно заниматься умозрениями о предельных вещах. То, что по ходу изысканий человека предстаёт как конечная данность, не поддающаяся дальнейшему анализу и сведению к чему-либо более фундаментальному, может как оставаться, так и не оставаться тем же для более совершенного интеллекта. Нам это не известно.