Теория невероятности. Золотой дождь
Шрифт:
Мы отворили облупленную дверь и вошли в пыльную темноту чердака, прорезанную косыми полосами звездного света из чердачных окон.
Мы двинулись вперед, кланяясь белеющим стропилам.
— Осторожно, — сказал я.
— А что?
— Здесь раньше были кролики.
— Ой, кролики! — воскликнула она тихо.
— Что такое?
— Кролики, смотрите.
Она наклоняется к клеткам, в которых что-то белеет и шевелится. Она подула сквозь проволочную сетку.
— И тогда здесь были кролики? — спросила
— Когда?
— Когда меня не было…
— Ага.
— А вы в них дули?
— Дул, а как же, — сказал я. — В хвост и в гриву… Я им капусту воровал.
— Из столовой? Да? Снизу?
— Нет… С огородов, за линией.
— А где там огороды? Нет там огородов.
— Эх, вы! Идемте покажу, хотите?
— Да…
Мы двинулись к чердачному окну, в котором мерцали звезды. Я впереди, она сзади.
— За инструментальным заводом линия электрички, так? — спросил я, оборачиваясь. — Так.
— А за линией — огороды, глядите. Я пропустил ее вперед, подал руку, и она встала на неустойчивые кирпичи и выглянула в окно.
— Видите?
— Нет.
Я выглянул и увидел за линией веселые огоньки домов. Окна горели и переливались.
— Здесь всегда были дома, — сказала Катя.
— Нет, — сказал я, — не всегда. Ветер ночной шевелит наши волосы.
— Знаете, — сказала она. — Мы пока шли здесь всюду и по лестнице… познакомились лучше, чем за весь этот день.
— Вы так думаете?
— Да… Вы сейчас совсем как школьник.
— Это в темноте.
— А вы не думаете, что мы только теперь познакомились?
— Думаю, — сказал я. — Думаю.
Она зашаталась на кирпичах и спрыгнула.
— Осторожно, — сказал я.
Она ударилась рукой и пискнула:
— Ой…
Засмеялась. Помахала рукой и сморщилась.
— Больно?
— Что вы, — удивленно сказала она. — Я счастлива…
И сразу исчезла где-то в темноте. Я шагнул за ней.
— Где же вы?
— Вот я, — сказала она.
Из темноты высунулась рука, которая искала мою руку. Я взял ее за руку. Держась за руки, мы дошли до железной двери, толстой, как в сейфе. Открыли дверь, и на чердак влетела дальняя музыка. Держась за руки, мы вышли на лестничную площадку, и музыка кинулась нам в уши. Дверь чердака закрылась за нами, как дверца сейфа, в котором как будто бы заперли что-то самое лучшее.
Мы стоим некоторое время на этой маленькой чердачной площадке, держась за короткие перила и чуть сутулясь, так как потолок такой низкий, что до него можно дотянуться. А снизу шум, свет и вскрикивающая музыка, доходящая сюда толчками.
— Как будто в космической ракете, — сказала она. — В сверхдальней. И мы приземляемся. Правда? И нас встречают. А у них уже все другое. Потому что прошло много лет. Правда?
— Не знаю. Не летал.
— А мы не раззнакомимся там, на
— Нет. Не раззнакомимся.
— Алеша!
Мы с Катей оглядываемся на голос и идем через актовый зал, полный народу. Яркие платья. Люди всех возрастов.
Женщина лет сорока улыбается, машет нам рукой, зовет. Рядом с ней аккуратный старик. Мы подходим, я пожимаю руки женщине и старику и целуюсь с ними. Мы разглядываем их, а они нас. Слышу невнятные восклицания — их и свои:
— Ну как?
— Ничего?
— А как ты? Где ты?
— Владимир Сергеевич, как вы выглядите хорошо! Маша совсем молодая! Катя, это Маша Кононова. Мы с ней учились, а теперь она сама учительница, а это мой учитель по физике, теперь директор…
— Я знаю, — говорит Катя.
— А помнишь, Лешка, какая была квартира двадцать пять, — говорит учительница, и лицо у нее растроганное. — Какая была квартира!
Она положила руку мне на сгиб локтя. А Катя стоит рядом и не знает, куда девать голые руки. Она обхватывает себя за локти и стоит, будто зябнет.
— Ты еще помнишь? — спрашиваю я.
— Ха — говорит учительница. — В ней все собирались перед войной и очень всегда орали Бывало, идешь — с улицы слышно. Твоей девушки тогда и на свете не было.
— Перед войной была, — говорит Катя.
— Да, правда, — говорит учительница.
— А теперь все стали старые — и я и Лешка, а школа все та же… Правда, Алеша?
— Шли бы танцевать, — говорит директор, тревожно поглядывая на Машу.
— Я, Владимир Сергеевич, не умею, — говорит учительница Маша. — Лешка у нас первый танцор был, а за всю школу меня один раз пригласил… Да и то я отказалась.
— Идемте, Алексей Николаевич, — говорит Катя. — Будем танцевать.
И я киваю и улыбаюсь учительнице, и высвобождаю свой локоть, и беру за локоть Катю, и веду ее танцевать. А учительница продолжает улыбаться.
Радиола гремит. Танец веселый, ровный такой. Пары танцуют легко, по-современному, и никто не толкается.
— Не люблю танцевать, — говорю я. — Только устаешь танцуючи.
— А зачем пошли танцевать?
— А как еще обнять девушку незнакомую? — спрашиваю я.
— Это называется флирт? — спрашивает Катя.
— Да, это называется флирт, — говорю я.
— Ах, я такая наивная! — говорит Катя. — А все мужчины — обманщики.
Я хохочу, и на нас поглядывают.
Музыка умолкает. Пары начинают расходиться. Только Катя стоит неподвижно у края пустого круга и не снимает руки с моего плеча.
Я смотрю ей в глаза.
— Так и будем стоять? — спрашиваю я.
— Подождем следующего танца, — отвечает Катя.
— Прелесть вы, — говорю я. — Вам это, конечно, говорили.
— Да.
— Кто?