Теория описавшегося мальчика
Шрифт:
— А что с Ласкиным?
— Через пару дней выпускай!.. Ишь ты, антиматерия!
Иван вернулся домой под вечер. Еще фонари уличные не включали, а в окнах соседей уже готовились к ужину враги. Тянуло из форточек вареными сосисками и пережаренной картошкой. Некоторых соседей Иван заприметил прячущимися за оконными занавесками. Внимания на доброжелателей не обратил, плана мести не составлял, а скоро взбежал на третий этаж и позвонил в свою квартиру.
— Кто? — услышал он испуганный и настороженный голос.
— Я это, Настя. Иван…
— Ах! — отозвалось с той стороны. Дверь тотчас распахнулась, и на
За эти несколько дней его отсутствия она прибрала квартирку; что было испорчено навеки, снесла на помойку, что еще могло пригодиться, как-то зафиксировала для жизни. Купила в хозяйственном несколько новых тарелок взамен битых.
И опять заскворчало мясо на сковороде, опять запахло жареным луком и помидоры вспыхнули багровым рассветом в эмалированной миске. Густо текла в ванну горячая вода, и Иван с удовольствием погрузился в нее с головой. Он был рад, что его освободили из странного места, в котором не было ни мяса, ни Настеньки. Сейчас он дома, и все наладится, хоть и будет мучительно больно это возвращение к прежней жизни. Если оно вообще состоится…
Она кормила его привычно задорно. Подбрасывала кусочки мяса, а он их ловил, ловко, ртом, как жонглер, и улыбался. Но в его радости не чувствовалось той былой наполненности, той непосредственной искренности. Как будто эмоции мужчины слегка приболели и приобрели печальный оттенок. И она, лежащая на его груди, трогательная, как девочка, полюбившая взрослого мужчину, уже научившаяся не стесняться своей юной наготы, — и она чувствовала невозвратные перемены, наступающие в их жизни. Она понимала, что Иван опять страдает, мучается неизвестной ему самому тяготой.
— Сегодня? — спросила она.
Он кивнул.
Она нервно попыталась соединиться с ним в одно тело, запустила под воду горячую руку, но он отстранил ее пальцы нежно и улыбнулся ласково.
— Прости, — сказал.
— Уверен?
— Да.
— Сейчас? — она затряслась всем телом. — Всегда сложно приготовиться… Страшно…
— Все скоро будет по-прежнему…
— Это ТОЧНО?
— Да, любимая.
— А твоя антиматерия?
— Я разберусь.
Он встал в ванне во весь рост, почти коснулся нечесаной башкой потолка. Шагнул на плиточный пол. Она вытерла его чистым полотенцем, прижимаясь щекой к каменному животу, затем вернулась в воду, переступив через бортик, осторожно, как в кипяток, вошла — и вновь ощутила запах родного бульона. Легла в воду, словно в мертвое море опустилась. И смотрела на Ивана снизу вверх, и было страшно ей. Еще десять минут назад его родное лицо сейчас оборотилось бледным и чужим. Взгляд Ивана в последние минуты не принадлежал этому миру, ноздри раздуло, словно бычьи перед последним, смертельным ударом измученной скотины.
— Не тяни! — попросила она.
— Да…
Он наклонился над ней, держащейся на самой поверхности воды — легкой, словно из цветка сделанной, и протянул руку к ее лицу.
— Какая я буду? Вдруг ужасная?
Он промолчал, занес тяжелую ладонь над ее лицом и
Она не закрывала глаз, даже когда ее лицо полностью скрылось под водой. Казалось, она пытается сохранить в памяти Иванов лик. Лишь из носика два пузырька выскочили да понеслись к поверхности, перемешавшись с атмосферой.
А потом он открыл в ванне затычку. Вода потекла в отверстие, и звук ее течения был песней утекающей жизни.
Чем меньше оставалось в ванне воды, тем миниатюрней становилось Настино тело. Казалось, косточки ее скелета истончаются и укорачиваются. Лишь глаза не мигая продолжали держаться за Иваново лицо… Через какое-то время тело девушки напоминало совсем детскую фигуру; после ускорения потока Настенькина видимая сущность истончилась, как эмульсионный слой фотографии, задрожала нестойкими красками, а затем смешалась в одноцветье и стремительно стекла с остатками воды в сточное отверстие.
До рассвета Иван проплакал, а потом позвонил в справочную и поинтересовался, где возможно арендовать оборудование для подводного плавания. Затем он соединился с Милой Прохоровной, директором девятнадцатой школы, и попросился в отгулы.
— Да знаю я, милый. Знаю, что с тобой приключилось! Уж какую я выволочку своему Айвазяну устроила, пусть и генерал! А я дома — маршал! Генералиссимус!!! Плевать я хотела на весь генералитет сраный! Прости за ненорматив! На месяц нард лишила его! Ишь, сыну Диогена Ласкина не помог! Вот урод старый! Когда у него жопа в семьдесят девятом на куски разрывалась, Диоген его почти на поле боя прооперировал. Семь узлов иссек!.. И какие это были узлы! Каждый со сливу!!! Впору было художника нанимать!
— Так могу я?
— Три дня.
На том и порешили.
12 ноября к полуночи небо защитилось от суетливой земли непроницаемым занавесом тьмы.
Очень высокий человек с широченными плечами и несоразмерно длинными конечностями двигался в сторону Стрельниковского пруда. Он шел, чуть согнувшись от большого тяжелого рюкзака, оттягивающего плечи важным грузом.
Прибывши на берег пруда, Иван извлек из рюкзака акваланг и прочее снаряжение для подводного погружения. Поглядел на небо, призывая луну, но темнота казалась абсолютной, лишь всполохи далекого света цивилизации отбрасывали хоть какие-то тени. Он сел на корточки, включил фонарь, осветив снаряжение, и подумал, что никогда не пользовался аквалангом и даже не представлял, с какой стороны к нему подступиться.
Он думал.
Дело простое, решил.
Промучившись, взмокший, он наконец напялил на себя акваланг, взял в рот загубник, пожевал его и шагнул в ледяную воду.
Как только он погрузился с головой, тотчас принялся тонуть. Воздушный клапан не срабатывал, виски бешено стучали, предупреждая о кислородном голодании.
Иван не волновался, что может погибнуть в местном пруду, став кормом для бычков-мутантов. Он был раздосадован, что его затея, замысел не воплощались так слаженно, как хотелось. Попятившись, он упал на спину и долго сучил ногами, как жук, поднимая ластами со дна техническую пыль. В огромных легких было пусто, как в космосе. Иван расцепил пряжки ремней, держащих акваланг, рванулся всем своим могучим телом и, вынырнув, наполнил грудь морозным ноябрьским воздухом.