Теория прогресса
Шрифт:
Один, белея повязками (обе руки обмотаны полотенцами), сидел на куче каменного угля, другой (толстенький, подвижный) шаркал унтами под крошечным окошечком – то ли выглянуть хотел, то ли просто тянулся к свету. Тот, что сидел на куче угля, был без шапки, в унтах, в ватных брюках, в меховой рубашке без воротника (такие на Севере называют «стаканчиками»), но, кажется, не замечал холода.
– Когда они высадились? – спросил Лыков из темноты.
– Да через час после твоего отъезда. Как специально ждали. Вот угораздило тебя вернуться!
– Я не с ночевой ехал.
– Это понятно! – суетился толстенький под окошечком. – А все равно обидно, Илюша.
– Оставьте, Николай Иванович! – оборвал его тот, что сидел на куче угля. Видимо, это и был радист, литовец Римас Елинскас. – Илья – ясновидящий, что ли? И сядьте. Свет застите.
– С руками как? – отрывисто спросил Лыков.
– Да я же говорю тебе, Илюша, – суетился толстячок, – Римас ключом работал. А они ворвались, решили, наверное, что он на них стучит, так и припечатали прикладом. И рация вдребезги, и пальцы не уцелели.
– Куда я теперь с такими руками? – выругался радист.
Вовка не видел лиц. Вовка слышал только голоса. Что ответит Лыков?
Но ответил не Лыков. Ответил все тот же толстячок. От окошка он так и не отошел.
– Может, тебе еще повезло, Римас. Может, будь пальцы в порядке, они бы тебя сейчас посадили за рацию.
– Я бы не сел! – грубо выругался радист.
– А я и не говорю, что ты бы сел. Посадили бы!
– Не меня! – Литовец Елинскас, похоже, не блистал вежливостью. Выругался ничуть не слабее боцмана Хоботило, но к этому на зимовке, наверное, давно привыкли, потому что Николай Иванович нисколько не обиделся на литовца, так и продолжал притопывать под окошечком:
– Ну, кто ее ждал? Кто ждал эту подлодку?
– Интересно… – ни к кому не обращаясь, но вслух пробормотал радист. – А дальше-то что? Ну, впихнули они нас в наш собственный склад, ну, прокантуемся мы тут, скажем, до утра. А утром что?
– Может, «Мирный» подойдет? – вопросительно ответил Николай Иванович. – Сам говорил: буксир на подходе. Ну а на нем, может, пушка.
– Нет на «Мирном» пушки, – негромко в темноту сказал Вовка. – Только спаренные пулеметы. На корме.
– Кто? Кто там? – диковато удивился Николай Иванович. – Пацан? Откуда пацан?
– С «Мирного», – еще тише ответил Вовка.
– С буксира? Как?
– Оставьте пацана! – приказал Лыков. Левая нога так и торчала перед Лыковым, как выстрел. – Не придет «Мирный». Мы боцмана похоронили на Угольном. Остался с буксира пацан, пес, да ящик с шоколадом.
– Неправда! – выдохнул Вовка. – Придет «Мирный»! Он сейчас от подлодки прячется!
– Горластый! – удивился радист. – Но ты, паря, голоси потише! Там за дверью – не повар! Там фашист стоит! Вернем хозяйство, тогда пожалуйста. А сейчас я за дисциплину!
– Да никого нет за дверью, – подал голос Лыков. – Я прислушивался. Не дураки они, чтобы торчать на морозе. Навесили замок и ушли в тепло. Это ты, Коля, придумал привезти замок на зимовку.
– Так от медведей же! – обиделся Николай Иванович.
И вдруг, совершенно не к месту, удивился, потянул голос:
– Надо же! Еще вчера остров был пуст, а сегодня – не протолкнешься!
– «Не протолкнешься»! – обозлился Лыков. – Расстрелять нас мало! «Не протолкнешься!» Придумал! Война к концу, вот мы рты и раззявили! А они, – кивнул Лыков в сторону двери, – они, как я понимаю, не торопятся. Сразу могли сжечь станцию, поставить нас к стенке, а то и в лодку загнать – повезем, дескать, русских в Германию – но не торопятся… не торопятся…
– Почему? – шепотом спросил Николай Иванович.
– Метеоплощадка-то
– Ага! – выругался Елинскас.
– Ну так вот! – объявил Лыков. – Сами потеряли станцию, сами ее и вернем.
– Как? – испугался, охнул Николай Иванович.
– Про Угольный забыли?
– А что Угольный?
– Там в палатке – рация резервная! Надо связаться с Карским штабом. Прилетит штурмовик, разбомбят эту сволочь!
– Так заодно и нас разбомбят!
– Заслужили!
Николай Иванович заметался под окошечком:
– Так ведь хватятся нас! Не сегодня, так завтра хватятся!
– Если и хватятся, – мрачно подсчитал радист, – то не сегодня и не завтра. Скажем так, через неделю. Осень ведь, Николай Иванович, осень! Решат, пурга нас накрыла. Мало ли что. Всякое бывало. Так что пусть неделю, но фрицы могут работать спокойно.
– А «Мирный»? – не соглашался, настаивал Николай Иванович. – Ладно, нас не хватятся. Но «Мирный» не иголка! Его точно будут искать!
– Тоже не сразу, – мрачно ответил радист. – Зона радиомолчания.
– Илья! – взмолился Николай Иванович. – Ты толком нам объясни! Что с «Мирным»? Откуда пацан?
– Я уже сказал – не ждите буксир! И к пацану не вяжитесь. Наш пацан.
Лыков помолчал и спросил через силу:
– Римас! Совинформбюро слушал?
– Под Яссами наши! – мрачно ответил радист. – Румыны сбросили своего Антонеску, объявили фрицам войну! Надо же! – скрипнул он зубами. – Война к концу, а мы на краю света в собственный склад попали!
Вовка ничего не понимал! Лиц не видно, темно. Мечутся голоса между бревенчатыми стенами. Дверь заперта. На двери снаружи замок. А они, полярники, теряют время на разговоры! Лыков же ясно сказал: бежать надо на Угольный! Бежать надо к палатке, где хранится самодельная рация.
Не выдержав, сполз с мешка, на ощупь исследовал дверь.
Хорошая оказалась дверь. Прочная. Обшита металлическими полосками. От холода на шляпках гвоздей иней выступил.
– Ну, судьбинушка! – услышал глухой голос радиста. – Я, братаны, совсем иначе мог устроить судьбинушку. Я хоть и литовец, а родился в Средней Азии. Есть там такая станция – Каган. А в Москву приехал поступать в училище. Рисовать любил – урюк там цветет, ишаки бегают. А Москва понравилась, вот только ночевать негде. Залез на Арбате в погребок, взял бутылку пива, думаю – растяну до утра. Не растянул, толкают: «Выметайся, голубчик!» Так и пробродил всю ночь по Москве. Дворники метут, весело. А в художественном училище привязался ко мне один старичок, чем-то я ему не понравился. Усадил за стол, говорит: «Вот вам натюрморт. Работайте!» А на столе кувшин, тряпье, какая-то мура, в общем. И гипсовая головка, женская. Вот головку эту я и так, и этак, а старичок всё недоволен. «Чего она у вас такая? Чего не радуется? Где улыбка?» Ну, я тогда был обидчивым, бросил все эти художества. Наткнулся на объявление: «Курсы радиотелеграфистов. Форма. Питание». Клюнул на форму и на питание. А не засуетись, значит, найди подход к тому старичку, смотришь, сидел бы сейчас не на Крайночном, а где-нибудь в теплом Кагане под цветущей черешней. В общем, не сложилась судьбинушка.