Теория шести рукопожатий

Браун Крэйг

– На вас осталось еще два, – замечает Во.

В этот миг орган берет низкую ноту, и входят остальные трое свидетелей. Во обращает свой неумолимый ехидный взгляд на «отца д’Арси… маленького смуглого человечка, похожего на еврея, хотя он утверждал, что португалец, и молодого блондина, похожего на американца, хотя он утверждал, что англичанин». Гиннесс замечает, что португалец, поэт, выглядит «как-то по-атеистически брюзгливо».

Затем по нефу скользит Эдит Ситуэлл, «замотанная в черное, как инфанта XVI века», которую собирается окрестить в католичество отец Караман [30] .

30

Позже Во пишет Эдит Ситуэлл, благодаря ее за то,

что она выбрала его в крестные отцы. «Круг ваших друзей за столом показался мне удивительно типичным для Церкви в ее многообразии и доброжелательности… Мне так понравился Алек Гиннесс, что я постараюсь видеться с ним почаще. Меня давно восхищает его творчество». Дальше он предостерегает ее, что среди собратьев-католиков она, вполне возможно, найдет «зануд, резонеров, жуликов и хамов». (Прим. авт.)

Служба окончена, они садятся в «Даймлер» и едут с Фарм-стрит в клуб «Сезам», расположенный всего в двух кварталах. Во слышал о нем неплохие отзывы, но его приятно удивляет «раблезианский пир», накрытый на столах: холодное консоме, омары «Ньюбург», бифштекс, клубничный пирог и «море вина». В целом, по его оценке, это «богатый кутеж» [31] . Гиннес замечает: «Эдит во главе стола, словно невеста в черном, а о. Караман то и дело возводит глаза горе, как бы в экстазе».

31

Во всегда очень привередлив в еде. Перед тем как лечь спать позднее, он посылает 2 фунта шеф-повару «Град-отеля» и записку с требованием, чтобы все блюда для него готовились специально, а не поддерживались в теплом состоянии. (Прим. авт.)

Неловкий момент наступает, когда глухая старуха вдруг говорит:

– Кажется, кто-то сказал «виски»?

– Хотите стаканчик? – спрашивает Во.

– Больше всего на свете.

– Я вам принесу.

Но тут вмешивается португальский поэт. Он толкает Во в бок и говорит:

– Это кончится бедой.

Тогда Во уговаривает ее не отходить от белого вина. Повторив Гиннессу слова португальского поэта, он объясняет ему, что «мы бы не перенесли бы еще одной беды с этой стороны».

За обедом захмелевший Гиннесс делится немногими оставшимися у него богословскими вопросами с молодым светловолосым англичанином и португальским поэтом.

– А надо пить за здоровье папы? А если бы Эдит умерла прямо тут, она попала бы в рай? А в таком случае нам следовало бы предаваться духовному ликованию или мирскому и эстетическому горю?

Выпито очень много; на следующее утро, как Гиннесс ни пытается, он не в силах даже припомнить, как они встали из-за стола.

ИВЛИН ВО ставит в неловкую ситуацию ИГОРЯ СТРАВИНСКОГО

Отель «Амбассадор», Парк-авеню, Нью-Йорк

4 февраля 1949 года

Ивлин Во утверждает, что вообще не любит музыку, за исключением, может быть, грегорианских хоралов. Это не сулит ничего хорошего Игорю Стравинскому, когда тот готовится к встрече с Во в Нью-Йорке. Олдос Хаксли уже предупредил его, что Во может оказаться «колючим, напыщенным и откровенно неприятным». Но Стравинский поклонник его книг, в частности, его таланта к диалогам и говорящим именам персонажей («доктор Какафилос», «отец Ротшильд, иезуит»), и рад, когда его друг организует им встречу.

Стравинский провел предыдущий вечер в компании более близких по духу людей: Владимира Набокова, Уистена Хью Одена и Джорджа Баланчина, которым он сыграл набросок первого действия «Похождений повесы». Как обычно, его несколько раздражала склонность Одена не замолкать ни на минуту, но это мелочь по сравнению с тем, что ему предстоит: ведь язвительность Во вошла в пословицу.

«Почему всем так просто быть приятными, а мне нет?» – расстроенно спрашивает Гилберт Пинфолд в самом автобиографичном романе Во [32] . Том Драйберг видит в нем «подлинный крик отчаяния» автора. Во всего сорок пять, но он умудрился загнать себя в образ старого

сварливого брюзги. Пенелопа Фицджеральд так резюмирует смысл того, что он хочет сообщить окружающим людям: мне скучно, вы напуганы.

32

У мистера Пинфолда «трепетный огонек милосердия, возжженный в нем религией, кое-как смягчил его омерзение и претворил его в скуку» (пер. Вл. Харитонов). (Прим. авт.)

Его грубость не имеет возрастных ограничений. Когда Энн Флеминг без спросу привела с собой на чай в «Гранд-отель» трехлетнего сына, Во так разозлился, что придвинул «лицо к ребенку, оттянул вниз уголки глаз и рта указательными и большими пальцами и скорчил настолько невообразимо злобную гримасу, что ребенок закричал от ужаса и упал на пол». В отместку Флеминг наотмашь ударила Во по лицу, опрокинув тарелку с эклерами.

Наблюдая за ним в клубе «Пратт», Малколм Маггеридж считает, что Во представляет собой «аляповатую фигуру в смокинге и шелковой рубашке; необычайно похож на болтливую женщину, в смокинге, скроенном как платье для беременных, чтобы спрятать выпирающий живот. Он был очень общителен, верно, в сильном подпитии, и все время играл роль старого глуховатого чудака, который прислоняет руку к уху, чтобы лучше слышать: «Феллер, я подозреваю, кто-то вроде социалиста». Забавно, но не более чем на четверть часа. Мы с Тони [Пауэллом] согласились, что между Грэмом [Грином] и Во есть одна существенная разница: с Грэмом приходится вымученно молчать, а с Во – вымученно обращать внимание». Некоторые самые грубые реплики он выдает таким образом, что лишь немногие, может быть, включая его самого, могут сказать, кому они предназначаются. «Я провел две ночи в Кап-Ферра у мистера Моэма (который лишился своего прекрасного повара) и совершил страшную бестактность, – пишет он Гарольду Эктону в апреле 1952 года. – В первый же вечер он спросил моего мнения о ком-то, и я назвал его «заикающимся голубком». Все Пикассо на стенах так и побледнели».

Он обожает сажать всех и каждого в калошу. Когда Феликс Топольски и Хью Бернетт приезжают к нему в Ком-Флори на обед, чтобы подготовить Во к съемке в программе «Лицом к лицу», он изо всех сил старается подчеркнуть, что у него дома нет телевизора, а радио есть только в комнате прислуги. Потом он подает им большую тарелку клубники с зелеными хвостиками. «Слишком поздно я понял, в чем проблема, – вспоминает Бернетт. – Кладешь клубнику на тарелку, добавляешь сливок, берешься за ложку – и оказываешься в ловушке: что делать с хвостиками. Я попробовал подцепить одну ягоду вилкой, но она улетела под буфет. Опозорил всю Би-би-си. Топольски, увидев все это, сделал нечто немыслимое в обществе – взял клубнику пальцами и окунул в сливки. «Ах, мистер Топольски, – услужливо заметил Во, – вам нужна ложка».

Когда приходит день съемок, Бернетт знакомит его с интервьюером Джоном Фрименом.

– Как поживаете, мистер Во? – говорит Фриман.

– Меня зовут Во, а не Вуф, – отвечает тот.

– Но я и назвал вас мистер Во.

– Нет, нет, я отчетливо слышал, как вы сказали Вуф.

На интервью Во признается, что его худший недостаток – раздражительность.

– Что вас раздражает? – спрашивает Фриман.

– Абсолютно все. Неодушевленные предметы, люди, животные, что угодно.

Чета Стравинских и Во встречаются в «Амбассадоре» на Парк-авеню. В Америке Во всегда не в своей тарелке: местные жители кажутся ему малоприятными, и он огорчает их наблюдениями вроде: «Конечно, американцы трусы. Почти все они потомки негодяев, убежавших от своего законного монарха из страха перед военной службой».

Вскоре Стравинский узнает, что острый язык Во в жизни ранит еще больнее, чем в книгах. «Не из тех людей, которые сразу вызывают симпатию», – думает он. После взаимного представления Стравинский спрашивает Во, не хочет ли он виски.

– Я не пью виски прежде вина, – отвечает Во таким тоном, будто его слегка ужаснуло невежество Стравинского.

Такое впечатление, что Во развлекается, демонстративно оборачивая против Стравинского каждую его реплику, вежливую, веселую или умиротворяющую. Сначала Стравинский заговаривает с Во по-французски, но Во отвечает, что не знает этого языка. Миссис Во вежливо ему возражает, но тут же получает отповедь.