Теория всего
Шрифт:
Ему больно. Вдвойне. Ему больно, потому что она жива. Ему станет больно, если она умрет. Поэтому он не знает, что делать и от этого ему очень больно. Пока она жива, у него есть шанс вернуть ее. Но он знает, что она никогда к нему не вернется. Когда ты не можешь понять, что больнее, появляется третья, самая больная боль. Боль безысходности. Прочтите о ней между строк в тех самых записках самоубийц.
– Уилл – говорю я – еще две водки. Уилл понимающе кивает и поворачивается к нам спиной, дотягивается до Stolichnaya и берет ее в руку. Уилл поворачивается, ставит водку на барную стойку, берет два чистых ледяных шота, берет водку в руку и аккуратно разливает ее. Берет порезанные дольки лимона и одевает их на шоты. – Запиши – говорю я Уиллу. Уилл кивает мне. Я никогда не пью водку, если шоты не дерали в морозилке. Когда пьешь водку из такого шота, вкус водки намного смягчается. Ледяные стаканы – лучшее, что могли придумать бармены. Ты берешь ледяной шот в руки и он начинает примерзать к твоим пальцам. Ты делаешь глоток и шот примерзает к твоим губам. Водку и ледяные стаканы можно сравнить только с чашечкой утреннего обжигающе горячего кофе и сигаретой на балконе с видом на Лазурный Берег.
– Вода – говорю я. На меня начинает капать летний дождь. Я открываю рот и высовываю язык. На высунутый язык капают капли дождя. Я убираю язык обратно и проглатываю капли, успевшие упасть на мой язык. Я соскучился по вкусу воды и теперь вспоминаю его заново. Мне становится лучше.
– В тот год я продал свою забегаловку – говорит Уилл – и убрался на Большой Барьерный Риф. Я был на одном из тех тысяч забытых островов, на которых никто никогда не живет, на которых даже изредка не увидеть чью–то плывущую яхту
– Мне самому доводилось тонуть – говорит Уилл, наливая в два промерзших шота ледяную водку – до поверхности остается всего ничего, а ты не можешь доплыть до нее. И тебя начинает разбирать смех. Под водой смех совсем другой, чем на земле. Он смешнее. Вот она – поверхность, и вот он – ты. С каждой секундой дышать хочется все сильнее, но ты знаешь, что произойдет, если ты вдохнешь этот момент – ты наберешь в легкие воды и пойдешь ко дну. Поэтому ты не дышишь. Вода начинает светиться и ты оказываешься на дне колодца из света. Ты поднимаешь голову вверх и видишь свою жизнь со стороны. Вот ты заходишь в воду. Вот ты первый раз заваливаешь девушку на заднем сиденье старой тачки своего отца, а вот ты уже идешь первый раз в школу. Все это происходит за несколько секунд. Лучше не отвлекаться на картинки, а продолжать плыть. Если ты сделаешь так, то ты выплывешь, а если отвлечешься, то через несколько дней водолазам придется разгонять большую кучу раков, с удовольствием пожирающих твое тело, что бы подцепить оставшееся от тебя железным крюком и вытащить на поверхность.
– Гравитация – говорю я. Под моими ногами из пустоты появляется земля. Я наконец-то чувствую привычную почву под ногами. Тоже самое испытывают вернувшиеся космонавты, находящихся по полгода на орбите. Они заново привыкают ходить. Сначала их возят в инвалидных креслах для того, что бы их позвоночник снова смог привыкнуть к весу сидящего человека. Потом постепенно им помогают делать упражнения, укрепляющие организм и только потом разрешают встать. Здоровые, крепкие парни без единого изъяна, совершенные образцы тел, получить которых в качестве натурщиков мечтает каждая художественная школа, ходят с палками костылями, словно столетние деды. Их учат ходить вдоль стен, опираясь на специальные перила, и только потом они возвращаются к своему нормальному состоянию. Я делаю первый шаг, вытягивая перед собой руку, боясь наткнуться на что–то. Со стороны я выгляжу крайне смешно. Я выгляжу наверное так же, как слепой, от которого только что убежала собака-поводырь. Знаете ли вы, что перед тем как рассесться по своим местам в кабине ракеты космонавты должны выйти из подъезжающего к ракете автобуса и облить заднее правое колесо автобуса своей мочой? Знаете ли вы, что в последний вечер перед стартом ракеты космонавты смотрят Белое солнце пустыни? Прошло пятьдесят лет, а они по–прежнему повторяют все то, что делал Гагарин перед своим полетом. Никто не хочет оказаться на месте тех, кто помочился на другое колесо или посмотрел другой фильм. Если сделать что–то не так, обгоревшие останки экипажа будут собирать в радиусе пятидесяти километров от места старта ракеты. А я по– прежнему иду, вытягивая перед собой руку. И я понимаю, чего мне не хватает.
– Свет – громко говорю я. Пустота вокруг меня заливается светом. Теперь я вижу, где я нахожусь. Я в бесконечной соляной пустыне, плавно растворяющейся в плывущим из-за преломлений света от горячего воздуха горизонтом. И в какую сторону я бы не посмотрел, я вижу одинаковую картину. Я вспоминаю, как нужно ходить. Мои мышцы, так же, как и мышцы космонавтов, учатся выполнять приказы, идущие из моего мозга. Мои шаги становятся тверже и уверенней. Я подпрыгиваю. Мои мышцы снова слушаются меня. В отличие от космонавтов, мне не приходится проходить длительную и мучительную реабилитацию.
– В тот день я просто ехал по шоссе, возвращаясь к своему бару от своей телки – говорит Уилл – сорок минут в одну сторону, сорок минут в другую. Она была залетной, но мы схлестнулось с ней и у нас понеслось. В какое бы время я к ней не приехал, она всегда раздвигала свои ноги. Залетная телка, которая с удовольствием раздвигает ноги в любое время суток – не так уж и плохо. Я возвращался от нее утром, часов в восемь. Встал, оделся и пошел к машине. Она никогда не спрашивала, когда я появлюсь в следующий раз. Ты встаешь, одеваешься, уезжаешь на месяц, другой, возвращаешься а она не задает тебе вопросов – заиметь такую телку не так уж и плохо. Я ехал на скорости шестьдесят миль и перевалив за вершину холма, увидел два врезавшихся автомобиля, которые уже начинали гореть. Я вжал педаль акселератора в пол и оказался возле них через двадцать пять секунд. Красный мустанг шестьдесят шестого года и черный камаро шестьдесят восьмого. Они уже горели и из их баков лился бензин, разжигая огонь еще сильнее. В камаро ехали двое. Им было чуть больше тридцати. Высокий мужчина и женщина–блондинка. Их головы были проломлены ударом о консоль, потому что они наплевали на ремни. Внутри горящего красного мустанга кто–то еще был живой. Я видел, сквозь языки огня, как внутри машины кто–то мечется, пытаясь выбраться из машины. Дверь мустанга заклинила из-за того, что его кузов искорежился от встречного удара летящего камаро. Эту дверь пыталась открыть сидевшая внутри молодая телка. Я ударил своим тяжелым кованным сапогом по стеклу двери и выбил его, схватил девчонку за волосы и выволок ее наружу. Едва я успел ее вытащить из машины и оттащить от ее машины, как огонь добрался до бензобака и мустанг рванул. Девчонка потеряла сознание. Я забросил ее в свой пикап и покатил к городу. Я доехал до больницы и отдал ее врачам. Они записали мой адрес. Через неделю в мою дверь постучали. На пороге оказалась та самая телка. В ее руке был бумажный пакет. Ей его дал ее отец. Она оказалась дочкой нефтяного магната. Она отдала мне пакет и в нем оказалось пятьдесят штук. Она спросила, как она еще может отблагодарить меня. Я сказал просто – отсосать. Эти тинейждеры. Ты смотришь на них как на детей, пока не понимаешь, что имеешь дело с молодыми акулами. В свои шестнадцать она сосала лучше всех вегасовских шлюх вместе взятых. Она отсосала мне так, что я до сих пор помню ее язык. В тот день я набил себе языки пламени на руку и на член. Так я поставил себе якорь на лучший блоуджоб за свою жизнь. Если хотите, я могу показать вам свой татуированный член. Это я так, к слову, вы не подумайте, что я эксгибиционист.
Мы с братом берем свои ледяные шоты со Stolichnaya и выпиваем их до дна. Я перепробовал много русских водок. Stolichnaya лучшая из них. Не знаю, как Уилл достает ее, но она настоящая и на ней русские буквы. Еще два шота – говорю я Уиллу. Он кивает и снова поворачивается к нам спиной, протягивая свою единственную руку к стоящей на полке бутылке русской водки. В пепельницу падает очередная кожура лимона.
– День и ночь – говорю я. Перед моими глазами проносятся все тела Вселенной и данные о них. Их орбиты, периоды обращения и спутники. Двойные звезды, черные дыры и астероидные пояса, темное вещество, антивещество, солнечные ветры и скопления пыли – все то, о чем я никогда не знал, неожиданно за секунду становится простым и понятным. Прямо надо мной из ниоткуда появляется знойное летнее солнце. Через секунду оно заходит и на залитое звездами небо выплывает луна. Она огромная. Она висит как никогда близко ко мне. Я отчетливо могу рассмотреть все ее кратеры. До того, как первая рыба выбралась на сушу, луна была гораздо ближе к земле. С каждым годом гравитационные силы отрывают ее от земли все дальше. В один день луна оторвется от земли и она навсегда осиротеет, потеряв своего молчаливого спутника. Скучный лунный пейзаж разбавляют застывшие луноходы. Те, что смогли вернуться, хранят свои секреты в зоне пятьдесят один. Сотни журналов
– Океаны, моря, реки и озера – говорю я. Перед моими глазами в долю секунды проносятся данные о береговых линиях островов и материков, и структуры тектонических плит и уровни земной коры.
– Это было в одной из тех стран, где землетрясения происходят через день – говорит Уилл и ставит перед нами два новых шота – я пил, не просыхая, уже третий месяц. В поисках чего–то интересного я забрался так далеко от туристических маршрутов, что в деревнях, через которые я ехал наугад, местные жители не могли меня понять, потому что не знали ни одного слова на английском, а я не мог понять их, говорящих только на местных наречиях. Я уже выезжал из очередной деревни, как неожиданно увидел стремную телку, начавшей голосовать, едва увидев меня. Она была настолько стремной, что могла бы выиграть чемпионат мира по стремности. Она была конопатой, в толстых очках и с кривыми зубами. Обычная европейская лохушка, бог знает как оказавшейся в этой дыре. Если бы я увидел ее где–то в Техасе, то тут же вдавил бы в пол педаль акселератора. Но здесь она была единственной, кто знал английский. Короче, я молча показал ей на кузов и она залезла в него. Я спросил у нее, пока она залезала в кузов, откуда она. Она оказалась немкой. Немки вообще самые странные – мы с Джеком берем шоты и выпиваем их – ты вроде бы думаешь, что они в кровати такие же, как и в немецких порнофильмах, а на самом деле тебе достается холодное бревно, не умеющее даже толком раздвигать ноги. Первыми романтиками как не смешно, были немцы. Странно, да, немцы и вдруг романтики? Но в принципе это похоже на правду, достаточно вспомнить про одного популярного в тридцатых годах невысокого немца в военной форме и со странными усиками, любившего вытягивать перед собой правую руку – говорит Уилл, убирая два пустых шота с барной стойки – Дрючить обычную немку примерно такое же удовольствие, как мастурбировать от скуки. За исключением шлюх. Они как раз такие, как в фильмах. Но найти среди них красивую шлюху также тяжело, как мне победить на выборах в конгрессмены – Уилл снова ставит перед нами два полных шота водки – короче, как только эта страшила залезла ко мне в кузов я еще глотнул из бутылки и снова нажал на газ. Бухать и ездить – были моими единственными развлечениями в той стране. Я только и делал, что смотрел на джунгли и бухал. Трех месяцев рассматривания джунглей и бухания достаточно, что бы ты захотел оказаться в центре бурлящего мегаполиса. Я проехал метров семьсот от того места, где взял ее, как вдруг все затряслось и что–то очень громко бабахнуло. Я тут же ударил по тормозам и вылез из тачки. Немка побледнела и молча показала мне рукой на деревню, в которой я только что ее подобрал. Я посмотрел и первый раз за три месяца протрезвел. Деревня и все, что было вокруг нее на пятьсот метров – все ушло под землю. Это называется тектонический сдвиг. Немка начала благодарить меня, за то, что я ее подобрал, а я достал нож и вырезал им на себе контур руля. Так я поставил себе якорь на то, что бы вовремя сваливать. Я достал карту, посмотрел на нее и поехал к ближайшему аэропорту, а немка продолжала благодарить меня и пыталась перевязать мою руку. Когда говорят восемнадцать часов подряд данке шён, может поехать крыша. В аэропорту она попросила подождать ее пять минут. Она пошла в банк и вернулась с двадцатью пяти косарями. Она отдала их мне и продолжала благодарить. Я наконец–то распрощался с ней, сел в самолет, и выйдя из него пошел в ближайший тату–салон, где мне по контуру набили руль.
– Растения – говорю я. Перед моими глазами мелькают все известные и неизвестные науке растения. Из земли на моих глазах начинают быстро вырастать трава. Через секунду она достают до моих щиколоток, а еще через секунду она достает по середины моей голени.
– Разницы между первыми животными и первыми растениями была такой же, как разница между двумя одинаковыми гамбургерами. Никакой – говорит Уилл и ставит на барную стойку два ледяных шота – это рассказала мне одна телка, которую я пялил в Небраске. Никто не знает, что именно происходило в том первичном супе. Были разные эксперименты, но все они так толком ничего и не сказали, кроме того что в нем могло что–то происходить. Эта телка преподавала в университете и с понедельника по пятницу ходила в строгом костюме и очках, а с вечера пятницы по утро понедельника тусовалась в самых грязных барах – Уилл берет в руку бутылку Stolichnaya и аккуратно льет из нее в промерзшие шоты – у нее было раздвоение личности. Ее клинило конкретно так, что каждая личность даже не знала о существовании другой. Если ты никогда не пялил телку с раздвоением личности, то многое потерял. Это очень смешно – пялить телку, которая орет, что хочет больше и жадно двигается, помогая тебе дрючить ее, а через секунду у нее что–то щелкает в голове, ее лицо моментально меняется и она начинает орать испуганным голосом что бы ее спасли от насильника. Когда это случилось в первый раз, я подумал, что я спятил. Поэтому я дрючил ее только по пятницам и субботам. Каждую субботу я бухал и дрючил ее. Она ничего не помнила о том, что было неделю назад, и каждый раз я знакомился с ней заново. Но, фак, с ней стоило знакомиться заново каждую неделю, потому что дрючить ее можно было так, как ты только захочешь. Ты влепляешь ей мощную пощечинцу, а она смотрит на тебя, медленно облизывает верхнюю губу языком и говорит – это все, на что ты способен, цыпленок? Она просила, что бы я дрючил ее как самую последнюю шлюху. Я думаю, ее студенты обалдели ли бы, узнав, что их преподаватель биологии по выходным давала фору самой разгульной девчонки студенческого кампуса.
– Животные – говорю я. Фотографии всех живых существ проносятся перед моими глазами. Из травы начинает нестись трель цикад. Возле моей ноги появляется мордочка ящерицы. Я вижу как на травинку быстро взбирается божья коровка, расправляет свои крылья и взлетает. Я поднимаю голову. Высоко в небе летит стая лебедей. Я улыбаюсь. Уилл меняет мне пепельницу. Я по–прежнему курю пачку в день, а мой брат бросил. Джек бросил курить самым легким и самым коротким путем. Если вы хотите избавиться от панических атак, вы должны каждый день ровно по тридцать минут сидеть и бояться все то, что вас так беспокоит. Если сидеть и бояться целенаправленно, то через две недели вы уже научитесь легко и безболезненно гасить в себе спонтанные приступы страха. Психиаторы называют это метод тушения костра подбрасыванием в него большого количества дров.Джек поступил именно так. Он купил банку чистого никотина и вертикально опустил в нее три сигареты. Через неделю он достал сигареты и опустил их в банку оружейного масла. Еще через неделю он достал сигареты из масла и высушил их. Когда они высохли, Джек зажег большую церковную свечу и начал капать на сигареты расплавленным воском. Джек подкурил одну сигарету и тут же его начало рвать. Его рвало, а он продолжал курить сигарету. Его рвало, а он курил и курил. В общем, он вырубился через двадцать секунд, а когда пришел в себя, то уже не мог смотреть на сигареты. Это называется разорвать паттерн на отношение к сигарете. Он вызвал обратную реакцию. Теперь когда он берет в руку сигарету, его начинает страшно рвать. Если вы захотите бросить курить за минуту, спросите у Джека оставшиеся сигареты. У него осталось еще две. Вам хватит одной затяжки, что бы навсегда избавиться от курения. А я все еще курю. Я посчитал самоубийством курить тот чистый яд, что сделал Джек. Я курю две пачки в день. И у меня кашель. И у меня опухшее горло. У меня желтые зубы. У меня желтые пальцы. Что бы я не сказал, все обращает внимание только на сигаретный запах из моего рта. Даже если тереть их металлической щеткой, то можно протереть пальцы насквозь, а желтизна не исчезнет. Я пробовал покупать пластыри и обклеивать ими свое тело. Я ходил в лабораторию и внимательно смотрел на то, как сигаретный беррилий излучать изотопы. Я смотрел, как альфа-излучение сгорающих сигарет на моих глазах заставляло сжиматься и почернеть листья цветка. Это шокировало меня настолько, что я снова доставал сигареты и затягивался что бы успокоиться. Все, к чему я пришел, это раз в месяц бегать по двадцать километров. На восьмом километре ты начинаешь выплевывать из уголков своих легких куски застоявшейся жидкости, пропитанной никотином. На двенадцатом километре твоя слюна становиться светло–желтой. На восемнадцатом – белой. А на двадцатом из легких начинает идти кровь и ты начинаешь дышать легко и свободно. Делать так намного эффективнее, чем раз в неделю заходить в аптеку и покупать отхаркивающую микстуру.