Теперь-безымянные
Шрифт:
Мартынюк отозвался сразу же, как только Федянский приказал телефонисту вызвать КП командующего. По первому же звуку его голоса, густому, с хрипотцой, плотно наполнившему телефонную трубку, Федянский почувствовал, что Мартынюк не просто ожидал его звонка, а в нетерпении, и что у командующего приготовлено для него что-то важное. Но вначале Мартынюк спросил про Остроухова — как он?
— Плох, товарищ генерал-лейтенант. Надо бы поскорее везти…
— Машина сейчас подойдет, уже отправляется, мне доложили. Пошли бойца навстречу, чтоб шофер в лесу не блукал. Немцы что — тихо?
— Примолкли, — ответил Федянский, поднимая
— Даже ракет не бросают, — сказал Федянский, поглядев и послушав некоторое время.
— Зачем им ракеты — им и так видно. Да и спят, сволочи. Они ведь по режиму воюют, не как-нибудь… Полки исходные заняли?
Мартынюк спросил это уже совсем по-деловому, озабоченно, так, будто в нем уже не осталось никакой памяти об Остроухове, даже без следов того настроения, с каким он принял печальную весть и какое еще звучало в нем минуту назад, когда он справлялся о комдиве.
— В основном — заняли, товарищ генерал-лейтенант, — ответил Федянский.
— Это ты как — по донесениям говоришь или сам проверял?
— По донесениям, — ответил Федянский, слегка удивленный этим вопросом Мартынюка. В дивизии с самого начала дело было поставлено так, так были все вышколены Остроуховым, что никогда не случалось, чтобы донесения низших командиров оказывались ошибочными или не совсем точными.
— Надо самому проверять! — наставительно и недовольно сказал Мартынюк. — Люди — они, знаешь, и наврать могут…
— Хорошо, — сказал Федянский, задетый недоверием к дивизионным командирам и подавляя в себе это чувство. — Я проверю еще раз, сам.
— Бойцов накормили?
— Часть накормили, часть еще нет.
— Чего так долго возитесь? Эдак до утра не кончите.
— Кухни лимитируют, товарищ командующий. Одной закладки на всех не хватило, сейчас котлы загрузили снова.
— Ну, поторопи там, поторопи… На фронт прибыли, понимать надо…
Мартынюк поспрашивал еще, чем заняты в батальонах, и когда он спросил про водку, есть ли в запасе водка и хватит ли хотя бы по сто граммов на всех бойцов, Федянский окончательно догадался, что кроется за устроенным ему опросом.
— Ну, вот что… — сказал Мартынюк вязким басом и выдержал небольшую паузу. — Время наступления — пять ноль-ноль. Оповести весь комсостав, и чтоб все было готово.
— Но, товарищ генерал… — растерянно сказал Федянский, с такою бессознательною силою прижимая телефонную трубку, что даже стало больно уху.
— Никаких «но»! — тут же перебил Мартынюк. — Немцы свежие части в город вводят! Промедлим, себе хуже сделаем. Тебе же самому хуже будет и всему твоему народу. Немцев здесь и так порядком, а вольют подкрепления — тогда их нипочем не сковырнуть. Пять ноль-ноль, зарубил? Собери комсостав, оповести, поставь конкретные задачи. Ось направления — на больницу. Прежде всего больницу надо взять — она, проклятая, выперла наперед, весь город собой закрывает. Нацель на нее один батальон полностью,
— Но ведь было же договорено… С таким расчетом мы…
— Договорено, с расчетом!.. А теперь обстановка изменилась, понял? Тем расчетом теперь только ж… подтереть!
Голос Мартынюка был уже предельно полон грубого напора и на последних словах почти что сорвался в крик. Одновременно в голосе генерала угадывалось, слышалось и что-то нервное, беспокойное. Походило на то, что Мартынюк боялся, как бы Федянский не вздумал упираться так же, как Остроухов. И, боясь этого, он и нажимал заранее на тон, чтобы с самого же начала оседлать, подчинить Федянского и в зародыше подавить в нем движение сопротивляться.
Никаких точных данных о свежих немецких частях, про которые упоминал Мартынюк, у него не было. Подкрепления эти были всего лишь предположением штаба армии, ничем не подтвержденным и даже не вытекающим из общей ситуации, потому что все говорило, что В. перестал быть для немцев главным направлением и, следовательно, перебрасывать сюда какое-либо значительное количество войск им уже незачем.
Другое заставляло Мартынюка нервничать и снова настаивать на немедленном наступлении на город, — благо, Остроухов теперь уже не мог помешать. Предстояло доносить по прямому проводу о принимаемых мерах, и Мартынюк, от минуты к минуте впадая во все большее волнение, не находил себе места из-за того, что уступил Остроухову и уступка его непременно будет расценена как промедление в исполнении директив, как его личная слабость, как неспособность осуществлять волевое и энергичное руководство на вверенном участке… Расценена с соответствующими в отношении него выводами и мерами наказания. А Мартынюк хорошо знал и не раз видел на судьбах иных своих товарищей и сослуживцев, какого рода выводы умел делать и какие меры наказания мог применять тот, чей голос звучал на другом конце прямого провода…
— А как же артполк, товарищ командующий, ведь он же еще не прибыл? Как же с артиллерийским обеспечением? — забормотал Федянский в трубку. Ему сделалось нестерпимо жарко, душно, даже заколотилось сердце, точно его по самую шею погрузили в горячую ванну. Засунув за воротник гимнастерки палец, он потянул, чтоб расслабить петли, чтоб было свободней дышать. — Кто же нас будет поддерживать?
— Не бойся, одни не останетесь. Поддержкой обеспечим. На этот счет мы тут уже крепко подумали. Все стволы резерва тебе придаю. Батарею тяжелых гаубиц тебе за спину передвигаем. Постараемся и эрэсов пару-тройку на твои позиции дать. Это ли не сила? Да еще соседи своим огнем помогут. Доволен? Или, скажешь, мало? А? Ну, что ты там — заснул?
— Нет, я слышу… — отозвался Федянский. Чувства и мысли его неслись в каком-то вихревом, карусельном кружении. И только одно стояло в нем отчетливо и ясно, как бы центром всего этого сумбура и кружения: остро, до пронзительного ощущения во всем теле хотелось ему сейчас, чтобы на его месте был кто-нибудь другой и этот другой, а не он, Федянский, разговаривал бы с Мартынюком, выслушивал его приказания и брал на себя обязанность их выполнять. Вот она, давняя, заветная, томившая его соблазном мечта — быть на высокой командной должности! Никакой нет в этом для человека радости, а лишь один давящий на душу и тело гнет…