Теперь или никогда!
Шрифт:
— У нас с Костей было полным-полно приключений, — рассказывал Володя. — От Москвы мы ехали пароходом. Слезли в Чувихино, чтобы пересесть на катер, а на пристани, глядим, какой-то лодочник сидит и радостно так нам сообщает: «Переменили расписание, теперь жди катер только утром».
Что делать? А тут дождь надвигается, и холод собачий. Хорошо, Костя посоветовал: «Давай, говорит, попросим лодочника, чтобы довез нас». Мы попросили, а он ни в какую. Странный такой мужик. Только мы от него отвалились — раз не желает, чего ж тут поделаешь? —
— Зато и вымокли же мы! — добавил Костя.
Потом Володя принес из коридора свернутые в трубку холсты:
— Мои последние работы…
Он развернул сперва один холст; Егор увидел совершенно пустынное поле, тяжелые облака клубились в небе, а в конце поля одиноко гнулось книзу дуплистое дерево с ветвями, опушенными редкой листвой.
— Это я на Байкале был, вместе с Костей, — сказал Володя. — Костя меня устроил рабочим в их экспедицию, там я здорово поработал, привез много этюдов.
Он развернул другой холст.
— Это я писал в Москве.
На холсте был нарисован дом: двухэтажный, розового цвета, с красной крышей. Окна маленькие, неяркие. Над окнами резные наличники. Ни дать ни взять игрушечный домик.
— Таких домов в Москве становится все меньше, — пояснил Володя. — Это я как-то бродил в Замоскворечье, увидел этот особнячок, даже остановился. Нет, думаю, такую красоту, нельзя не написать. Просто невозможно!
По правде говоря, Егору больше понравилась картина, которую Володя привез с Байкала. Но он не желал обидеть брата, потому и хвалил обе картины: и ту, что нравилась ему, и розовый московский домик.
— Отдохни-ка немного от своей мазни, — сказала мама.
Володя покачал головой.
— И не подумаю. Буду ходить на этюды, у нас здесь такие виды, так и просятся на холст!
Егор сказал смущенно:
— Нарисуй меня.
— Почему же нет? Постараемся…
— А вы… а ты тоже художник? — спросил Егор Костю.
— Нет, я геолог.
— У него интересная работа, — сказал Володя. — Каждый год он ездит в экспедиции, в тайгу, в тундру…
— Вы что же, окончили университет или институт? — вежливо поинтересовался папа.
— Нет, я на третьем курсе института.
Володя обернулся к Егору:
— Ну, а ты-то как поживаешь?
— Я же сказал же тебе, что хорошо… — Егор подумал немного и добавил: — Я повесть пишу.
Володя подергал себя за бороду.
— Вот как?
— Я давно, — ответил Егор. — Я все время что-нибудь сочиняю.
— Это хорошо, — серьезно заметил Костя.
Егор хотел было рассказать, о чем он пишет, что это за повесть и о чем хочет еще писать, и еще ему хотелось узнать от Володи, почему это он говорит «я писал», а не «я рисовал», и еще — зачем это он отрастил себе такую бороду, ведь без бороды удобнее, с нею просто-напросто жарко, но тут мама решительно заявила:
— Давайте-ка, друзья, ложитесь спать, не теряйте зря времени!
Володя
Лежа уже в постели, Егор вспомнил, что так и не успел попробовать пирог. За разговорами совершенно забыл…
После дождливой ночи утро выдалось теплым и ясным. В голубом, хорошо промытом дождем небе — ни облачка. Светило большое солнце, пели птицы.
Егор проснулся, выбежал во двор, увидел: Володя и Костя, стоя друг против друга, занимались утренней зарядкой. Размахивали руками, гнулись до самой земли, поднимали ноги, а потом стали бегать по двору, и за ними бежал Кузя, громко, восторженно лая.
Потом Володя стал медленно ходить, глубоко дыша и плавно раскидывая руки, и Кузя тоже перестал бегать.
— Сейчас позавтракаем и пойдем к замку, — сказал Володя.
— И Костя тоже? — спросил Егор.
— И Костя, и, если хочешь, ты с Кузей.
— Конечно, хочу! — воскликнул Егор. — Пойдешь с нами, Кузя?
Кузя оглушительно громко залаял.
— Еще бы не пойдет, — сказал Костя.
Развалины «замка» находились на самой окраине города. Вернее сказать, это был никакой не замок, а просто обломки большой, некогда благоустроенной и богатой помещичьей усадьбы.
Но окрестные жители с чьей-то легкой руки окрестили усадьбу замком, и так оно и осталось на все времена.
Вокруг развалин разросся огромный запущенный сад. Вековые липы возвышались рядом с дуплистыми, уже много лет не плодоносившими яблонями. В траве прыгали лягушки, и гомон стоял в воздухе, несмолкаемый гомон от множества птиц.
Егор шагал впереди, держа в руках холст, свернутый в трубку.
Володя нес мольберт, Костя — ящик с красками. Только Кузя не нес ничего, бежал впереди, время от времени оглядываясь назад.
Володя остановился:
— Смотрите, какие различные оттенки зеленого, от темного, чуть не аспидного, до совсем светлого, изумрудного…
Егор огляделся. Вдали темнели деревья леса, они казались и в самом деле почти черными в горячем, радостном блеске летнего солнца; трава была густо-зеленой, а листва деревьев в саду отличалась тем блестящим, свежим цветом, который обычно зовут салатовым.
Костя снял очки, протер их платком и надел снова. Глаза его взволнованно блестели.
— Что за красотища здесь!
— Еще бы, — с гордостью произнес Володя, словно именно он, своими руками создал всю эту красоту. — Потому и писать здесь есть что: куда ни глянь, один пейзаж лучше другого!
— Почему ты говоришь «писать», а не «рисовать»? — спросил Егор. — Ведь ты же не пишешь, а рисуешь.
Володя пояснил:
— Если работаешь маслом, масляными красками, то говорят «пишешь», если карандашом, сепией, — то «рисуешь». Понял?
— А ты чем будешь рисовать… писать?
— Я — маслом. Так что буду писать.