Теперь, или Снова «Неслучайные странности». Страшно философские небылицы длиной в Мысль
Шрифт:
Ну, или, наконец, смутирует одну из своих популяций вирусов и запустит в качестве хирургической таблетки в свою паству. Хотя, конечно, вирус этот, вполне вероятно, мы и сами себе сотворили, да ведь и мы, люди, её форма жизни, популяция. Не думаем же мы, что случайно это сделали, произошло.
Случайное не случайно! Пора это уже понять.
Всё в Мире имеет свою, необязательно человеческую закономерность.
Но искать первопричину случившегося, а тем более виновного, ни в коем случае не нужно, – ВСЁ к ЛУЧШЕМУ! Была, значит,
Важно понять одно: что лично мы, каждый из нас, должен сделать ТЕПЕРЬ?
И тогда всё будет… к лучшему!
– Всё к лучшему? – удивлённо смотрит мой пришелец во времени на меня. – Я это уже… где-то слышала.
– Конечно, – улыбаюсь, наблюдая за ходом её мысли. – Так говорила бабушка Дуня и… все мы, её потомки.
– А вы… кто? – слышу оттягиваемый всеми правдами и неправдами этот вопрос.
– Вероятней всего, – выдыхаю беспафосно, обречённо (что тут поделаешь?., пора рассказывать), – дедушка… твоего папы. Но что абсолютно точно – папа твоей бабушки, Насти Солнечной.
– Значит, я действительно дома, – искренне радуется.
– Конечно! – киваю.
– И я могу увидеть своего папу маленьким? – от восторга округляет глаза.
– Нет, – улыбаюсь. – Во всяком случае, не сейчас. Он ещё не родился, и о его существовании я и сам знаю лишь от тебя и… из «Потерянной тетради».
– Значит, она, тетрадка, нашлась?
– Ну, конечно, – смеюсь. – Ты же нашла её в своей библиотеке.
– Нашла, – смеётся вместе со мной. – И даже отправилась вместе с ней в путь.
– Ну вот!
– Только… она пропала, – огорчённо смотрит на руки. – Она осталась в прошлом.
– Нет-нет, – успокаиваю. – Она никуда не далась. Моя бабушка Дуня оставила её у себя, чтобы…
– Записать песню, – вспомнив, завершает мысль.
– Ну, конечно, – киваю. – Но не только.
– ?
– Она просила… вернуть её тебе.
– Правда?
– Конечно! – безобидно вру и, достав её с книжной полки, расположенной здесь же, в коридоре, передаю ей.
– Спа-си-бо, – по слогам тянет девчушка, заворожённо заглядывая внутрь и листая старинные уже в моё время жёлтые страницы. – Это и вправду она самая. Тут уже есть некоторые пометки на полях, – вскидывает на меня пытливые глаза.
– Да-да, – словно оправдываюсь. – Я всегда делаю их, чтоб потом вернуться к ним при случае.
– Так значит, это были вы?
– Да, – киваю, – но и не только я, до тебя, похоже, многие читали эту тетрадь, но лишь ты отправилась с ней в это невероятное путешествие, в результате которого бабушкина тетрадь наполнилась и твоим удивительным рассказом о том, что будет со всеми нами в будущем.
– Не может быть, – вспыхивают её знакомые с лукавым прищуром глаза. – Я про то ещё никому не говорила и нигде не писала.
– Смешная, – смеюсь.
Эх, и кого же
– Как только это с тобой произошло, мы все тут же узнали это.
– В прошлом! – ахает она на всю квартиру.
– И в прошлом! – смеюсь над её недооценкой относительности времени и сознания, ещё одной формой бытия на Земле. – И в будущем!
– Ох, тошнёшеньки! – восклицает она, увидев наконец своё отражение в зеркале за моей спиной.
Поистине, говорю: ВСЁ будет к ЛУЧШЕМУ!
И правда, глянь-ка, как уже всё живое на Земле с началом эпидемии… ожило, задвигалось, заиграло.
Всё к лучшему!
Рыба вернулась в каналы Венеции.
Всё к лучшему!
Вода в реках больших городов и внутренних морей заиграла прежней чистотой и синевой, в белых бурунах волн у берегов Ялты вновь прыгают дельфины, а в Лебяжью канавку Питера заплыли белые лебеди.
Всё к лучшему!
Значительно уменьшилась озоновая дыра над Антарктидой, воздух очистился от приевшегося всем нам запаха дыма и смога.
Всё к лучшему!
Считающие себя некоторые из нас особыми… умолкли, беспомощно разжав кулачищи, и, сняв палец со спускового курка, сменили свой циничный мёртвый оскал хозяина жизни на живую смущённую улыбку доброго гостя Её, нашей поистине живой гостеприимной Земли-матушки.
Всё к лучшему, господа, всё ТЕПЕРЬ будет… к лучшему!
– …Не пугайся. По-жа-луй-ста, не пу-гай-ся, – сам до смерти перепугавшись её реакцией на давно мне очевидное, шепчу по слогам в её распахнутые от ужаса глаза, прикрывая собой зеркало.
– Кто? Кто это… там? – шепчет она в ответ, пытаясь то слева, то справа заглянуть из-за моего плеча в манящее её стекло.
– Подожди!.. Подожди же, – держу её двумя руками за плечи, фокусируя взгляд на себе. – Честно, говоря, я пока этого и сам не знаю…
Боже ж ты мой, всё-таки, всё-таки – откуда ж мне так знакомо это удивительное и… даже, кажется, родное лицо? Где раньше (может быть, даже и давно) мог я его видеть? Впрочем, нет! Я его никогда прежде не видел. Никогда. Но тогда почему тогда оно мне так знакомо… близко? Что или кого напоминает оно мне?
– …Но обязательно, слышишь, обязательно и очень скоро узнаю это, – почти кричу ей, легонько встряхивая. – Ты только… не пугайся, очень тебя прошу, не пугайся, потому как всё это, что произошло, происходит с тобой, не должно тебя так беспокоить, для тебя это совершенно неважно…
Впрочем, нет, пожалуй, лукавлю – это-то как раз важно, очень важно!
Это ТЕПЕРЬ главное.
Нужно обязательно как-то объяснить (прежде всего, самому себе) этот удивительный феномен её очевидного омоложения при движении в нашем настоящем. Причём она не просто стала заметно младше тех её шестнадцати лет, а младше ровно настолько, насколько старше стал сам объект, через который она вошла в наше время, наша дочь.