Хью принес отцу воды в пластиковом стакане: — Как ты, Лу? — Прекрасно, — сказал отец. — Как ты думаешь, почему она это сделала? — спросил я, когда мы снова вышли на солнце. Произнес вслух то, о чем мы все думали — то, о чем мы только и думали, — с тех пор, как узнали. Ведь наверняка Тиффани
надеялась, что таблетки не очень сильные, что случится осечка и эта неудача вернет ее в объятия родных? Разве мог кто-то сознательно уйти от нас? Ладно бы от кого-то другого, но от нас? Так рассуждал я, потому что никогда не терял веры в нашу семью. В себя я иногда переставал верить, бывало. Но в то, что мои родные на порядок лучше всех остальных людей на свете, я верил истово. Вообще-то это для меня архаичное убеждение, я, наверно, с восемнадцати лет не подвергал его критическому анализу. Но все равно от него не отступаюсь. Наша семья — единственный клуб, в котором мне когда-либо хотелось состоять, и я просто не могу вообразить, что из этого клуба можно выйти. Взять паузу на один-два года — это я вполне понимаю, но хотеть из него вырваться, хотеть так горячо, что ради этого кончаешь с собой? — Я ничего не знаю. Может, это случилось совсем не из-за нас, — сказал отец. Но нет. Как это — «не из-за нас»? Кровь любого самоубийцы непременно обрызгивает нам лица, так ведь? На дальнем конце автостоянки торговали рептилиями с лотка. В гигантских террариумах лежали два питона толщиной с пожарный шланг. Жара, похоже, была им только в радость. Я смотрел, как они поднимают головы, исследуют матерчатый потолок своих террариумов. Рядом, в низком загоне, сидел аллигатор с туго перетянутой мордой. Некрупный, фута три в длину: еще подросток, наверно. Морда у
него была обиженная. Какая-то девочка, просунув руку сквозь проволочную загородку, гладила его по спине, а аллигатор смотрел злобно, наливаясь яростью. — Я бы здесь всех скупил оптом. Чтобы сразу прикончить, — сказал я. Отец вытер лоб бумажным платком: — Я с тобой солидарен, братец. В детстве, когда мы ехали отдыхать, я смотрел в окно на все достопримечательности, попадавшиеся по пути: зернохранилище компании Purina к югу от Роли, щит ку-клукс-клана, — смотрел и сознавал, что через неделю, когда мы снова проедем мимо них, мне будет тоскливо. Все, отдых кончился, нет больше ничего, ради чего стоит жить, нет и не будет до самого Рождества. Теперь у меня жизнь намного более насыщенная, но сейчас, возвращаясь в Роли, я впал в то самое настроение из детства.
— Который час? — спросил я у Эми. И вместо «Да какая разница!» услышал:
— Тебе лучше знать. У тебя на руке часы. После обеда, уже в аэропорту, я вытряс из карманов песок и припомнил последние минуты перед отъездом из моего нового приморского коттеджа. Я стоял на крыльце рядом с Филлис. Она заперла дверь, мы обернулись, взглянули сверху на остальных. — Это ваша сестра? — спросила Филлис, указывая на Гретхен. — Да, — сказал я. — И две женщины по обе стороны от нее — тоже. — У вас ведь и брат есть, — заметила Филлис. — Значит, вас пятеро. Вот здорово! Вот это я понимаю, действительно большая семья. Я взглянул на нагретые солнцем автомобили, в которые нам вскоре предстояло забраться. Ни дать, ни взять раскаленные топки. И сказал: