Теперь с тобою вместе я(с)...
Шрифт:
Год назад она успешно окончила среднюю школу, но поступать в вуз не стала. В стране царил такой хаос, что в пору было не в институт поступать, а на край света бежать, что она в принципе сейчас и делала.
Ещё со средины девяностого года, как только начался бурный отъезд евреев в Израиль, Америку и Германию, её папа начал увещевать маму, что и им пора двигать на юг из этого бардака.
Мама не то что была сильно против, но она не могла себе позволить двинуться с места, имея на своих руках больную свекровь. У бабушки Веры было старческое слабоумие в тяжёлой форме, она и поныне являлась
Семья её старшей сестры Любы уже полтора года назад как уехала в Израиль, а они всё сидели на месте, постепенно начиная жутко бедствовать. Папа был хорошим инженером на заводе, который успешно к этому времени почти закрылся, а мама раньше работала воспитателем в детском саду и получала низкую зарплату, нехватка средств особенно ощущалось в нынешним бедламе, наступившем в бывшем Советском Союзе.
Вера год после окончания школы проработала продавцом в продовольственном магазине, летом ей исполнилось восемнадцать лет, и она с позволения родителей подала документы на выезд на постоянное место жительства в Израиле, имея при этом чудесную еврейскую фамилию Петрова.
Смешно сказать, её папа был по всем статьям русский человек, но почему-то именно он больше всех из их семьи рвался в Израиль, не желая слушать про какую-то Америку, а тем более Германию.
Отношение самой Веры к переезду в Израиль было неоднозначным. Конечно, романтика делала своё дело, её тянуло в новую страну, в новый климат, да что там перечислять, - во всё новое. И всё же ей тяжело было срываться с насиженного места, не чувствуя особой душевной связи с еврейским народом. Не хотелось оставлять хороших подруг и служившего в армии парня, с которым, кто его знает, возможно, могла бы зародиться и большая любовь. Вспомнила Петьку и мысленно улыбнулась - сердечная привязанность друг к другу у них точно была. Хотя папа даже слушать не хотел про этого парня, суля любимой доченьке бравого офицера из рядов армии Израиля.
Несмотря на то, что во рту у Веры было невыносимо горько от незапитых таблеток, головная боль постепенно отходила, и она погрузилась в приятную дремоту, из которой её вывел голос и лёгонькое прикосновение женщины, накануне давшей ей таблетки:
– Девочка, носят питьё, тебе что взять? Кока-колу, фанту или вино?
Вера тряхнула головой, отгоняя остатки дремоты:
– Если можно, фанту и сразу два стакана.
– Думаю, можно, я сама, кажется, готова влить в себя бочку этого шипучего питья...
В разговор вмешался сидевший рядом с девушкой мужчина:
– Людочка, а водки не дают, я бы с удовольствием похмелился, башка трещит, а во рту словно кошки набедокурили.
К радости мужчины, на колясках у стюардесс оказались маленькие рюмочки с виски. Сосед Веры лихо заглотил сразу две порции, запив их стаканчиком колы, и удовлетворённо выдохнул:
– Вот это уже кое-что, начинается жизнь цивилизованного западного человека...
На что жена ему заметила:
– Ну, если в этом и состоит вся цивилизованная западная жизнь, так ты и в Беларуси имел не худшую. Отсутствием спиртного точно не страдал.
– И они оба рассмеялись.
Самолёт
На Вере была одета тёплая кожаная куртка, а под ней два свитерка - всё боялись, что в её бауле будет перевес, и поэтому под джинсами у неё были одеты ещё штаны от финского спортивного костюма.
Примерно такая же картина была у всех пассажиров, находящихся сейчас в самолёте. Многие зашевелились, срывая с себя тёплые одежды. С неудобствами, потревожив рядом сидевшего мужчину, это позволила себе сделать и Вера, на что доброжелательная жена соседа заметила:
– Девочка, а я думала, что ты толстушка, а у тебя вон, кроме симпатичной мордашки, какая ладненькая фигурка, мужики в том Израиле за тебя в кровь передерутся.
Вера смущённо опустила глаза.
– Доченька, а к кому ты едешь, неужто тебя одну родители отпустили в чужую страну, я бы своих детей одних отправить не рискнула.
– У меня в Ашдоде сестра родная живёт с мужем и пятилетним сыном.
– А, тогда другое дело, хотя всё равно опасно, ты такая красивая, а мужичьё во всех странах сволочное, на красоту падкое.
Девонька, а чего ты так слёзки проливала, когда мой Олежка в аэропорту свои страдальческие песни пел?
– Не знаю, просто так стало тоскливо бросать всё привычное в жизни и уезжать в неизвестность, а эти песни отражали всю душевную боль, накопившуюся перед отъездом.
В разговор встрял порозовевший после виски мужчина:
– Ну, видишь, не только ты одна плачешь от моих песен, даже молоденькие девушки находят в них созвучность себе.
И тут Вера, почувствовав дружеское тепло к приятной семейной паре, осмелела и обратилась к мужчине:
– Скажите, пожалуйста, а Вы могли бы продиктовать мне слова ваших песен, которые пели в аэропорту?
– С превеликой радостью. Жаль, что у меня нет поблизости здесь кассеты с моими песнями, я бы тебе её с удовольствием подарил. Но слова после ужина могу надиктовать, смотришь, и время быстрей пройдёт до посадки нашего самолёта.
После того, как они отужинали курицей с рисом и каким-то салатом, запили это дело остывшим кофе и посетили по очереди туалет, Вера достала свою новую записную книжку и приготовилась записывать тексты песен, которые так разбередили ей душу.
– Простите, я уже приготовилась записывать, если Вы не передумали...
Мужчина повернулся в её сторону и почти зряче поглядел, будто всматриваясь в лицо собеседницы:
– Девушка, как тебя зовут, а то моя жена всё обращается к тебе 'девонька', 'девочка'...
– Меня зовут Вера Петрова...
– О, очень даже еврейские имя и фамилия.
– У меня мама еврейка...
– Верочка, ты чего передо мной оправдываешься, я же пошутил, а выйдешь замуж и станешь, как моя жена, какой-нибудь Фрейдман, а то ещё и местную израильскую фамилию какую-нибудь приобретёшь, - и он от души засмеялся, откинув на спинку сиденья свою с высокими залысинами голову.
– Ладно, приступим, начнём, пожалуй, с этой...