Теперь с тобою вместе я
Шрифт:
— Послушай Наташа, это про нас, наверное, поёт младшая дочь Олега Алла:
Присядь, поговорим, подружка дорогая.
Поведаем друг другу обо всём.
Доверим, что другим не доверяем,
Что в тайниках души своей несём.
Присядь, поговорим, подружка дорогая.
Пусть краска иногда зальёт лицо.
В согласии, и что-то отвергая, —
Присядь, поговорим, подружка дорогая.
Не мыслится жизнь будущая врозь.
Куда б не занесла судьба шальная,
Ты для меня всегда желанный гость.
Наташа примирительно улыбалась.
— А есть у тебя на этой кассете ещё песни в исполнении этой девочки?
— Да, но они такие наивные, хотя сердечные.
— А тебе, что высокую философию подавай, мне, лично, такие ближе.
Вера снова нажала кнопку на магнитофоне:
Ах, мой милый, наше счастье
Протекло слезой сквозь пальцы,
Но тебя забыть, так сложно.
Боль кричит, вернись, не поздно.
Успокойся, боль, не надо.
Веет издали прохладой.
Трону душу осторожно,
Боль кричит, ещё не поздно.
Больно днём и вечер пытка.
Вдруг проснусь с утра с улыбкой.
Было больно, было слёзно.
Всё прошло, мой милый… Поздно.
— Вер, твой Олег пишет такие милые тексты песен для своей дочери, как будто сам проживает и переживает события первых неудач её в любви.
Моим родителям уже давно наплевать на меня, на мои успехи и неудачи, в том числе и в любви.
Ну, крутани ещё одну, а то скоро к Беер-Шеве подъезжаем.
Как в раннем детстве глажу мягкий волос
К груди головку дочки притянув.
Волненье выдаёт дрожащий голос
И жжёт в груди, и будто раскололись
Земля, и небо, и весь мир вокруг.
Успокойся дорогая, успокойся.
Выше голову, а ну-ка встрепенись,
А любовь к тебе придёт, не беспокойся.
Впереди ещё большая очень жизнь.
От слёз промокла на груди сорочка.
Беспомощен отец в беде твоей.
Разрушен хрупкий замок
Так незаметно повзрослела дочка,
Нашла любовь, и заблудилась в ней.
Успокойся дорогая, успокойся.
Выше голову, а ну-ка встрепенись,
А любовь к тебе придёт, не беспокойся.
Впереди ещё большая очень жизнь.
Не плачь, прошу. А нужно и поплакать.
Забудь его, а знаю не забыть.
Сниму с лица рукой шершавой слякоть
От глаз людских стараясь горе спрятать,
Но от себя, её мне не укрыть.
Успокойся дорогая, успокойся.
Выше голову, а ну-ка встрепенись,
А любовь к тебе придёт, не беспокойся.
Впереди ещё большая очень жизнь.
Наташа вздохнула.
— Хорошо девочкам, есть у кого на плече поплакать, а мой папаша живёт, как будто меня на свете не существует, а у мамы я — курва, лярва, сука, а теперь ещё и подстилка израильская.
Мы приехали в Израиль, когда мне не было ещё семнадцати лет, и я им сразу стала обузой. Они, не задумываясь, сдали меня в пнимию — заведение типа интерната, я там год проучилась, а с двенадцатого класса сделала оттуда ноги.
С одной девчонкой сняли хибару, пристроенную к вилле, вначале, как и ты пахала на никаёне, а потом подрядилась к Зурабу в кафе, там мы с тобой и познакомились.
— Наташенька, как мне больно за тебя.
В голосе у Веры была такая неприкрытая жалость, что подруга рассмеялась.
— Ну, что ты смотришь на меня, как на жертву аборта?
Как видишь, не пропала, не загнулась, а то, что рано к сексу приобщилась, так это мне только на пользу, это же не к наркотикам, смотри какая вымахала ладная и следов от прежних связей никаких нет, Оферчик по своей наивности думает, что я невинной ему досталась, а может просто делает такой вид, а мне всё равно, не будет он, будет другой.
— Наташенька, ты хорошая девчонка, а то, что немного грубая, так это тебя жизнь такой, наверное, сделала, а, по-другому ты может быть и не выжила бы.
— Грубая говоришь… а ты спроси у Офера, какая я могу быть…
И она от души рассмеялась.
Тяжёлая дорога подходила к концу, за разговорами по душам они не заметили трудностей поездки по серпантину и порядочного расстояния от Эйлата до Беер-Шевы.
Машина въезжала на территорию университета и Вера решила задать подруге давно мучавший её вопрос.
— Наташка, давай по-честному, скажи, сколько я тебе должна за всё это безумно дорогое наше мероприятие?
Ты, ведь знаешь, что я неожиданно страшно разбогатела, поэтому могу легко себе позволить оплатить все наши не малые расходы…