Теперь всё можно рассказать. Том второй. Боги и лягушки.
Шрифт:
Работал он часов пять в неделю, так как был системным администратором в МГУ. За это он получал сто пятьдесят тысяч в месяц. Треть из них он отдавал Сонечке. Она же уговорила его снять квартиру вместе с ней, Кристиной с братом и ещё одним молодым человеком.
Этот ещё один звался Пауль Азюков. Он был родом из Татарстана. Там он платно окончил Казанский университет по исторической специальности, а потом приехал в Москву и поступил на платную же магистратуру МГУ.
Что интересно, своё образование он целиком оплачивал сам, а потому работал без остановки. В том числе он занимался
Пауль был татарским националистом, поклонником партии «Серых волков», любителем Штрассера, Рильке, Молера и тому подобных. Он был германист и германофил. Диплом бакалаврский защитил по германской теме, а магистерскую писал про мягкую силу Китая.
Внешность у него была невзрачная и не особо красивая: тонкое скуластое лицо землистого цвета, серые глаза, чёрные как смоль волосы, гитлерюгендовская стрижка.
Человек был начитанный, но совсем не умный и не добрый. Он был скучен, как полено. Разговаривать с ним было невозможно: он вечно уходил в какие-то мелкие детали, которые тут же забывались, и за которыми нельзя было ничего разглядеть.
С этими-то людьми и жила Соня.
Они мне не особо понравились. Это были не те люди, которые делают дело. Такие только болтать умеют. Ну, Алексеев точно прям был таким. Пауль получше, но он и работал много, и взгляды не те.
Короче, я хотел познакомиться с кем-то ещё.
Когда я зашёл в квартиру, разделся и прошёл на кухню, первое что предстало мне, так это следующая картина.
Соня в одних шлёпанцах стоит на кафельном полу, склонившись над столом. На столе лежит газетка, а на ней разложены полоски белого порошка. Соня втягивает их одну за другой, громко шмыгая.
Как выяснилось, это был фенибут. Соня могла сжирать его по пачке или больше в день. Обычно она измельчала таблетки в ступе и втягивала получившийся порошок носом.
По дому она обычно ходила голая или с минимумом одежды. Так ей было комфортнее.
Пока мы разговаривали с Алексеевым и Азюковым про политику, Соня говорила о ноотропах. Она подсадила на них всю компанию. Алексеев вообще их обожал и хавал горстями.
Я тактично отказался.
В один момент у нас с Алексеевым возник вопрос, должна ли сохраняться многопартийность при социализме.
Соня на это заметила: «Какая разница?! Править-то будем мы!».
Мы все нашли это утверждение очень здравым.
В целом я посещением коммуны остался доволен.
Через несколько дней мы снова встретились с Соней в Филёвском парке.
Мы встретились где-то в одиннадцать или двенадцать часов на перекрёстке Большой Филевской и улицы Барклая.
Было дождливое сентябрьское утро. Толстые капли дождя набрали на малахитовых листьях и тяжело обрушивались на новенькую собянинскую плитку, на глинистую, лишенную травы землю, оседали лужами под нашими ногами. Было душно и влажно. По лужам уныло и гулко проносились кроссоверы, поднимая грязные брызги воды, песка и керосина. Где-то вдалеке заунывно плакали лягушки.
Мы пошли по парку и разговорились.
Соня была в берцах, в чиносах, в старой красной куртке для осени. Она была прекрасна.
Я рассказал, что товарищу Данченко от деда досталась квартира. Дед переписал
Он заработал на эту квартиру в конце девяностых. Дед его был инженер-электрик. После того, как он бросил родной завод и переехал в Москву, он работал в Москве в одной строительной фирме. Ему удалось значительно удешевить проект какого-то крупного здания. И за это он получил премию – пять миллионов рублей. Доллар тогда был по шесть рублей. В результате дед купил квартиру в Кузьминках.
Теперь Данченко хотел бы её продать, но он не знал, как лучше это сделать: там прописаны были родители, и они считали квартиру своей. Нужно, чтоб они до поры до времени ни о чем не догадались.
Соня подумала и сказала, что она, конечно, поможет.
***
С Соней после этого я намучился немало. С продажей квартиры – ещё больше.
После той прогулки в парке Соня улетела в Киров договариваться с каким-то своим мужиком, чтоб он купил у Данченко квартиру с прописанными родственниками. Он предложил за неё три миллиона рублей и две квартиры в Кирове: одну старую и убитую, но в центре, другую новую, но на окраине.
Соня хотела скорее получить деньги и повезти их из Кирова в Москву на «Блаблакаре».
Важной проблемой было то, что мужик квартиру даже осмотреть не мог. Послал своего друга. По надуманному предлогу мы с Данченко и тем мужиком вошли как-то в квартиру.
Отец Данченко, старый артиллерийский полковник, считал эту квартиру своей. Он давно сдал её в аренду без согласия сына и поселил туда квартирантов.
Женщина, открывшая мне, была весьма удивлена и разгневана. Мужик, стоявший за моей спиной, успел заглянуть в квартиру, а потом позвонил своему дружбаны в Киров и сказал, что всё норм, надо брать.
В итоге мужик думал долго, но квартиру не купил. Соня к тому времени немного устала заниматься всеми документальными вопросами касательно продажи и познакомила меня с Русланом.
Руслан был интереснейшим человеком. Родом он был из Дагестана. Убеждённый коммунист, организатор марксистских кружков, юрист, бесплатно помогавший рабочим в трудовых спорах, опытный профсоюзник. Он пришёл в коммунистическое движение после Болотной в 2012-м.
Как-то раз он вместе со своим братом купил долю в квартире. В результате нарвался на обвинения в рейдерстве и в том, что он чёрный риелтор. Оказалось, его соседями по квартире были какие-то полоумные бабки, которые с ним постоянно судились. На «России 1», «России 24» и НТВ даже вышли репортажи про злобного чёрного риелтора Руслана.
Именно он больше года возился сначала со мной и Зверевой, а потом со мной и Егоровым, продавая мою квартиру. Поскольку там были прописаны родители, которые выписываться не хотели, продавалась квартира сложно.
Проблема была ещё и в том, что у Ромы не было на это имущество никаких документов. Так что мы с Русланом больше полугода восстанавливали договор куплипродажи и всё остальное.
Покупателя Руслан нашёл в лице своего брата. Тот был настоящим купчиком, ни в каком левом движении, конечно, не участвовал.