Тёплая птица
Шрифт:
Изуродованное - срезанный начисто нос, разорванные щеки - лицо Машеньки смотрело на нас багровой беспомощностью пустых глазниц. Живот бывшего начальника продвагона вспорот, все внутренности куда-то исчезли, на месте гениталий - две белые веревочки.
Богдан разразился длинным ругательством. У кого-то из стрелков началась рвота.
Осторожно ступая по залитому кровью полу, Белка подошел ко второму трупу, приглушенным голосом сообщил:
– Это Самир, конунг, - помолчав, добавил. –
Итак, дезертиры найдены. Череп устранен. Недалеко эти двое ушли… Я мог бы радоваться, если б не пустота в груди. И эту пустоту быстро заполняло другое чувство.
Зверское убийство стрелков моего отряда, доверенных Лорд – мэром мне, их конунгу, в подчинение, не могло вызвать ничего, кроме ярости по отношению к тому, кто это сделал. Я несу ответственность за моих людей, хотя бы перед своей совестью, и только мне решать, когда и какое они понесут наказание. Вернее, мне, вооруженному Уставом Наказаний Армии Московской резервации.
– Гнида!
Надрывный крик, отразившись от стен, вылетел из кабинета и, угасая, помчался по коридорам школы. Прямо передо мной возник Джон, - на виднеющемся из – под шлема лбу – испарина, безумные глаза с расширившимися до предела зрачками и красными белками, точно когтями впились мне в лицо:
– Куда ты привел нас, гнида?
– Джон! – крикнул Белка.
Но стрелок уже размахнулся и его кулак, описав дугу, угодил мне в висок. В голове точно взорвалась граната; я поскользнулся и, стукнувшись обо что-то твердое, упал на спину, прямо в кровавое месиво на полу. Труп Самира, покачнувшись, сорвался с веревки и придавил мне ноги.
– Что ты делаешь, ублюдок?! – в чудовищном реве трудно было распознать всегда ровный голос Белки.
Он и еще несколько стрелков скрутили Джона, кто-то вдавил в его лоб дуло автомата.
– Стреляй, гад, - бабьим голосом завизжал Джон.- Все равно всех тут перемочат!
– Отставить, - превозмогая боль, крикнул я.
Оттолкнув кинувшегося на помощь Киряка, выкарабкался из-под мертвеца.
– Отпустите Джона, - приказал я, левой рукой потирая висок.
– Но конунг, по Уставу…,- начал было Белка.
– Отпустить!
Хватит с меня уставов, инструкций и советов, - пусть ими пользуются те, кто их придумал.
– Заберите у него оружие и патроны, - бросил я, подобрав слетевший с плеча автомат. Дьявол! Приклад весь в крови.
– Киряк, Сергей, сожгите это,- я кивнул на трупы, - Через двадцать минут выступаем.
Но двадцати минут у нас не было.
Поначалу мне показалось, что автоматные очереди раздались в отдалении, в Нулевом районе или еще дальше; но посыпавшаяся с потолка штукатурка подсказала: стреляют снизу, прямо со школьного двора.
–
«Западня», - вспыхнуло у меня в мозгу и тут же погасло.
Нужно действовать.
Я метнулся к окну, за подвешенное тело. Звук пуль, врезавшихся в одеревенелое мясо, напомнил частый дождь.
За снежным маревом, на другой стороне улицы, промелькнули тени; выпустив автоматную очередь, я с наслаждением услышал резкий вскрик.
– Конунг, надо сваливать!
– крикнул Белка. Он подполз к окну по-пластунски, и, упираясь головой в радиатор, смотрел на меня из-под шлема.
Белка прав.
Расстреляв остатки обоймы, я опустился на липкий от крови пол, на четвереньках отполз от окна.
Отряд ждал в коридоре. Я не увидел лиц своих людей, стрелки точно превратились в безликие фигуры, которые я обязан сохранить. Потные тела, оружие в руках, горячее дыхание, но лиц нет.
– Конунг, что нам делать? – выдохнул Киряк.
Я увидел лицо бойца - обыкновенно красное, а в это мгновение – белее снега. Стрелки моего отряда настороженно смотрели на меня. Снаружи доносилась пальба.
Внезапно все стихло, неотвязная, липкая тишина спеленала нас, точно муху паук. Мне показалось, что я слышу биение собственного сердца и неровный хор двадцати шести сердец доверенных мне бойцов. Когда тишина стала непереносимой, когда пот, струящийся вдоль позвоночника, стал ледяным, с улицы донеслось:
– Эй, конунг, или кто там у вас главный?
Голос тонкий нетерпеливый, какой может быть лишь у нервного, упивающегося властью человека.
Я молчал. Стрелки смотрели на меня настороженными глазами.
– Ты оглох, б… , обосрался от страху, москвитская падаль?
Хохот нескольких десятков глоток.
– Конунг, не отвечай, - шепнул Белка.
Я махнул рукой: оставайтесь на месте – и шагнул обратно в кабинет. Присев неподалеку от распластанного на полу тела Самира, крикнул, стараясь перекрыть хохот снаружи:
– С кем я говорю?
За окном стихло. Через мгновение – тот же голос.
– Не тебе вопросы задавать, москвит!
Злость и отчаяние душили меня.
– Тогда пошел на хер, питерская мразь.
Мой собеседник вдруг засмеялся - противный, скользкий смех, как козявка, вынутая из носа.
– Не кипятись, воробушек, - крикнул он, – гнездо уже разворошили. Я – конунг отряда Питерской Резервации Кляйнберг. Назови себя.
– Ахмат, конунг отряда москвитов.
Молчание.
– Какого дьявола тебе надо, Кляйнберг? – в моей душе, непонятно почему, разгоралась надежда. – Мой отряд здесь со стандартной миссией.