Тёплая птица
Шрифт:
Тишина.
– Зачем ты прикончил моих людей? Ваш отец Афанасий…
– Срал я на отца Афанасия, - заорал Кляйнберг. – Ты мне зубы не заговаривай, гнида!
Он умолк. Я тоже.
– Твои люди сами притащились ко мне, - первым не выдержал питер: возможно, мне почудилось, что после упоминания отца Афанасия голос Кляйнберга стал не таким уверенным, - Они готовы были рассказать почти все; мы просто слегка помогли им снять одервенение языка. Они рассказали нам все.
Снова хохот питерских глоток.
– Я не хочу крови,
Я засмеялся:
– Ты за дурака меня принимаешь, конунг?
– Знал, что так ответишь, Ахмат, - крикнул Кляйнберг. – Ты, похоже, веселый парень. Мы могли бы с тобой стать корешами, не будь ты вонючим москвитом.
– Тамбовский волк тебе кореш!
– Какой волк? – удивился питер.
Этот вопрос я оставил без ответа. За моей спиной затаился мой отряд, я слышал напряженное дыхание бойцов: никого не обманул миролюбивый тон Кляйнберга. Ветер врывался в комнату и покачивал тело Машеньки; веревки скрипели.
– Так что будешь делать, Ахмат? Пожалей своих людей!
– Так же и ты, Кляйнберг!
Наждачный смех питера был уже не столь неприятен, - привычка.
– Ты мне нравишься, Ахмат. На твоем месте я пустил бы пулю в лоб… Интересно, как ты выглядишь? Жирный, небось, боров, мускулы, мускус, - все дела! Вы, москвиты, любите обжираться…
– Поднимись сюда и посмотри.
– Повременю, - отозвался Кляйнберг. – Скоро вы сдохнете с голоду, и мы придем полюбоваться на вас. Как, конунг, много у тебя в запасе тварки?
– Хватает, - соврал я. Подумав, добавил. – Сними блокаду, конунг, и ступай с миром. Мы не враги.
– Я рад этому, - голос Кляйнберга был вполне искренен. – Но вокруг Джунгли, а значит, мы не друзья.
– В таком случае, закончим пустой треп.
Я повернулся к дверному проему.
– Постой, конунг, - крикнул Кляйнберг. – Ты кое-что запамятовал.
– И что же?
– Право на поединок! Или в Уставе москвитов оно не прописано?
6 ПОЕДИНОК С ПАШЕЙ
Кляйнберг был прав. УАМР, параграф шестьдесят шесть:
«Конунг по договоренности с главой вражеского отряда имеет право выставить на поединок одного бойца по собственному усмотрению. В зависимости от результата поединка определяется расклад сил. Результат поединка – непререкаем; нарушивший параграф 66 подлежит всеобщему осуждению и, по возможности, скорейшей ликвидации».
– Я не знал, что питеры практикуют поединки.
– Ты многого о нас не знаешь, конунг, - отозвался Кляйнберг. – Вы, москвиты, заносчивый народ.
– Послушай, - крикнул я. – Я хочу, чтоб ты прочел мне выдержку
– Зачем тебе?
Я не ответил.
– Черт с тобой, слушай - донесся сквозь завывание метели голос Кляйнберга.
– Конунг отряда выставляет на поединок одного солдата по своему усмотрению, – он умолк на мгновение, припоминая. – Результат поединка непререкаем и определяет окончательный расклад сил. Нарушивший условия поединка умерщвляется.
Ну, надо же, почти дословно совпадает с Уставом москвитов. Видать, не даром отец Афанасий посещал в Московской резервации отца Никодима.
– Эй, Ахмат. Так что ты надумал? Учти, я не из терпеливых.
– Если мой боец победит, - заорал я. – Ты уводишь свой отряд. Я верно понял?
Молчание.
– Я верно понял?
– Верно, - откликнулся Кляйнберг. – Если твой боец просрет, вы все сложите оружие, и отдадите нам запас кокаина. Лады, конунг?
За этим странным и длинным диалогом я забылся, сделал шаг к окну. Несколько пуль врезались в подвешенное тело и в потолок. Посыпалась известка. Я отпрянул.
– Лады, конунг?
– как ни в чем ни бывало повторил Кляйнберг.
– Я должен посоветоваться со своими стрелками.
– Надо же, - вполне искренне, если судить по голосу, восхитился питер.- Да ты, конунг, демократ, – он грязно выругался. – Хорошо, покудахчи со своими цыплятами… Недолго, у меня дел полон рот.
На этот раз Кляйнберг ошибся: я вовсе не демократ и советоваться со стрелками мне никогда не приходилось. Но в западне мой мозг перестроился на новую волну, словно перегорел датчик, отвечающий за субординацию между мною, конунгом Армии Московской Резервации, и моими подчиненными. Теперь я готов был не только выслушать мнение обреченных на смерть бойцов, но и прислушаться к нему.
Лица стрелков темны и нахмурены. Коридор полон страха - густого, непролазного, как Джунгли, из которых мы явились сюда.
– Я не верю ему, конунг, - горячо зашептал Белка, сверкая глазами. – Он лжет. Он не отпустит нас.
– Что ты предлагаешь?
– Прорыв…
– Какой, нахер, прорыв? – процедил сквозь зубы Джон. – Они перемочат нас, как щенков.
– Так может, вызовешься на поединок? – прошипел Белка.
– Пошел ты, - сплюнул Джон.
Бойцы зашумели, закачались, как деревья на ветру.
Новый датчик включился у меня в голове.
– Заткнитесь все, - приказал я. – Мы воспользуемся правом на поединок.
В коридоре повисла тишина, а снаружи донесся крик Кляйнберга, призывающий нас поторопиться.
– Зубов.
Самый сильный боец моего отряда уставился на меня. У Зубова худое и морщинистое лицо, а тело - крупное и мускулистое. Обычно он молчалив, но под кокаином становится буйным: в такие минуты необходимо не меньше четырех бойцов, чтобы утихомирить его.