Теплоход "Иосиф Бродский"
Шрифт:
Малютка взглянул на него с удивлением. Луиза Кипчак, не позволяя продлиться беседе, отобрала чашу, громко, на весь зал произнесла:
— Вы, Василий Федорович, все-таки заходите к нам, когда уйдете в отставку. Мы с Франтиком добро помним. — Это ласковое обращение было исполнено язвительности, должно было причинить Есаулу боль. Так бросают собаке кусок лакомства, в который спрятан осколок стекла. В толпе засмеялись.
В это время Круцефикс с безумным лицом, нелепо подпрыгивая, делая странные выкрутасы, словно выпутывался из тенет, кинулся через зал к Куприянову. Стал хватать его за руку, норовя поцеловать, бессвязно выкрикивая:
— Не верьте ему!.. Он лжет!.. Он готовит какой-то план!.. Он хочет нас всех погубить!.. Велите повернуть теплоход обратно!..
Прокурор Грустинов кинулся вдогонку Круцефиксу, схватил за пиджак, оттягивая от Куприянова. Старец Добровольский, с необычной для своих лет прытью, ухватил Круцефикса за шиворот, не отдавал прокурору. Спикер Грязнов подоспел на подмогу Грустинову, вцепился в ногу Круцефикса, тянул что было мочи. Колдунья Толстова-Кац припрыгала на помощь Добровольскому, впилась Круцефиксу в бородку, тянула на себя. Министр обороны Дезодорантов подскакал на одной ноге, стал бить набалдашником трости по голове Круцефикса, желая лишить его чувств и в этом виде унести с поля боя. Но ему мешал губернатор Русак, умудрившийся засунуть пятерню в раскрытый зев Круцефикса, не отдавая назад перебежчика. Все смешалось, клубилось. Круцефикс то взлетал к потолку с оторванной бородкой и разодранным ртом, то рушился на пол, крича и умоляя, пока огромная, как переполненная лохань, Толстова-Кац не села ему на голову. Окатила шумным водопадом, в котором умолкли жалобные клики ренегата. Мокрого, без чувств, похожего на утопленника, с несколькими, вцепившимися в него раками, с улитками на лице, с лягушачьей икрой в глазах, Круцефик-са уложили на полу. Персона в шляпе Боярского стала делать искусственное дыхание, выдавливая из его тщедушных легких зеленоватую воду.
Желая сгладить дурное впечатление от происшедшего, кто-то крикнул:
— Виват молодоженам!.. Горько!.. Все стали вторить:
— Горько!.. Горько!..
— Дамы и господа, — раздался в репродукторе бархатный, чарующий голос капитана Якима. — Просим всех в ресторацию на третьей палубе, где уважаемых гостей ожидает ужин из экзотических рыбных блюд и где можно отведать дары всех четырех океанов.
Гости, утомленные неразберихой, с радостью откликнулись на приглашение. Есаул испытывал тоску, разочарование, тревогу. Еще один из близких сподвижников оказался предателем. План, который был спрятан под сердцем, по-прежнему был неведом врагам. Но те уже знали, что план существует.
Глава восьмая
Ресторанная зала сверкала хрусталями, фарфором, серебряными ножами и вилками. На столах в литых подсвечниках горели свечи. На эстраде играл одесский джаз. Миловидные, с печальными глазами евреи исполняли музыку двадцатых годов. Певец Буйнов во всем белом, в облегающих брюках, эффектно подчеркивающих величину упругих семенников, напевал: «По улицам Милана шла девушка милая…»
Гости усаживались где придется: Есаул оказался за столом, где по одну руку от него сидел Франц Малютка, по другую — посол Киршбоу. Напротив голодной улыбкой улыбался Добровольский, потирая венозные руки, приговаривая: «Ах, как я люблю рыбу! Рыбка — моя слабость!»
Официанты в сиреневых сюртуках с белыми розами в петлицах разносили блюда, любезно предлагая:
— Суп из плавников рыбы-молот, с плодами авокадо и устрицами острова Целебес… Печень голубой акулы с гарниром из светящихся водорослей Карибского бассейна… Шейка рака-отшельника в винном соусе из молодого шабли… — Ставили перед гостями пиалы с дымящимся золотым бульоном, серебряные блюда с ломтями янтарного мяса, фарфоровые рыбницы с дольками прозрачной плоти, чуть прикрытой сине-зелеными водорослями, источавшими свечение.
Есаул, не притрагиваясь к деликатесам, дал возможность Малютке утолить первый голод. Дождался, когда в его могучем зеве исчезнут хрящи морского угря, глаза электрического ската, мякоть норвежской семги, икра дальневосточной кумжи. Когда он с хрустом разжует отростки коралла, скорлупу лобстера и перламутровую раковину вместе с небольшой полинезийской жемчужиной.
— Франц, — обратился к нему
Есаул использовал психологические приемы вербовки, которая удавалась ему, когда он, военный разведчик, вербовал агентуру в Германии, где познакомился с Президентом Парфирием, в Афганистане, где явился ему пророческий Ангел, в России, где, введенный в ближайший круг Президента, создавал свою личную агентурную сеть в партиях, в госбезопасности, в бизнесе.
— Мы с тобой русские люди, — пытался он воздействовать на подсознание Малютки.
— А че, я русский в натуре, — охотно соглашался Малютка. — Всего достиг без жидов. Из барака переехал на Успенку, и моему дому завидуют Юмашев и Танька Дьяченко. Квартира в Москве, в одном доме с Патриархом, — там у меня зимний сад с живыми бабочками из Бразилии, я на Пасху Святейшему полный сачок приношу. Братана моего, в которого кемеровские на стрелке две обоймы всадили, я в золотой гроб положил, памятник ему из розового мрамора высотой шесть метров у Церетели заказал, — братан был немного на Колумба похож. Я с Афона каждый год монахов самолетом вожу, чтобы они по братану панихиду служили.
— Франц, ты роешь русский уголь для русских электростанций и русских домен. Котельни с твоим углем греют русских людей. Не чета Абрамовичу, Вексельбергу, Фридману, сосущим русскую нефть и оставляющим бабки в офшорах. Ты думаешь, они будут тебя терпеть? Они видят в тебе конкурента, заставят взорвать твои шахты, выбросят тебя из бизнеса. Они закроют последние сталеплавильные цеха, прикончат Уралмаш и «Ижорские», «Электросталь» и «Магнитку». Они добьют русское авиастроение и автопром. Им не нужна русская наука и русская культура. Им нужна нефтяная труба из Сибири в Европу, в Китай и пятьдесят миллионов русских, которые обслуживают эту трубу. Ведь ты не с жидами, Франц? — Есаул будил в нем неприязнь к заносчивым олигархам, неохотно пустившим недавнего бандита в свой аристократический клуб. Пугал переменами, которые наступят, как только к власти придет Куприянов — отречется от мужиковатого спонсора, выберет новых элитных друзей — любимцев Америки, знатоков мировых финансов.
— Вася, правильно ты угадал. Жидов не люблю. Они тебе в лицо «гур-гур-гур», а за спиной хер показывают. Если бы не ты, этот пиздюк Добровольский меня в свой долбаный «Союз» никогда не принял. Я с ним и с его олигархами дольше часа в одной комнате не могу находиться. Другое дело, с конкретными пацанами, с которыми начинали на шахтах, соберемся, зафрахтуем яхту и плывем два дня туда, где «Титаник» накрылся. По пути маленько бухаем, о делах перетираем. Над «Титаником» бутылку шампанского вскроем, помянем. И обратно, в Россию, уголек добывать. Конечно, девочек на борт берем, в основном негритянский ансамбль песни и пляски. — Эти слова Малютка произнес шепотом, опасливо оглядываясь на Луизу, которая кокетничала с Куприяновым, обсасывая разноцветных рыбок атолла Бикини, засахаренных в клубничном соке.
Официанты неутомимо разносили блюда, поражавшие изысканностью морских даров. Казалось, их приготовил сам тележурналист Михаил Кожухов, специалист по туземным кухням, чья смерть наступила внезапно, когда он подавился жуком-плавунцом. Среди предлагаемых кушаний были глаза зеркальных карпов в желе из лепестков роз. Брюшко рыбы-меч, вымоченное в клюквенном соке. Криль в меду диких пчел. Камчатский краб с гарниром из незабудок. Гости, поглощая деликатесы, испытывали блаженство, которое монахи называют гортанобесием. Ибо, как полагают они, вкусовой зуд, распалявший гортань, и язык, есть выдумка беса, который зримо, свивая хвост и скаля песью морду, витал над столами.