Теплый ветер с сопок
Шрифт:
— А нас на их место! Мы — рабочий класс… — вмешался было Санька, но Фишкин цыкнул, и он замолк.
— Ладно, — сказал примирительно Володя. — Премии не премии, но приказ-то я должен выполнить? Приказ мне дан, как ты думаешь?
— Что ты заладил, как попка? — взорвался Осип Михалыч. — Я мальчишкой видел, как офицер элеватор взорвал при отступлении, — вот то приказ был, потому что немцы на пятки жали, думать некогда. Сейчас тебя кто гонит? Сколько этих, с приказами-то сменилось, пока мы просеку рубили? А мы останемся, — нам и думать. Начитались, грамотные, книжек
Володя почти забыл про обиду. Ему понравилось, что Осип Михалыч не только о своем кармане думал, а гораздо масштабнее. Он уважал сильных, тех, кто много перенес. Они знают, какие законы управляют жизнью. В Осипе Михалыче видна сила, но согласиться с ним Володя не мог. Выходило, что выгодно им — полезно всем людям. Однако с этим еще можно мириться — не все понимают тонкости экономики. Что касается лесничего — здесь мужики врут. Таких людей еще поискать надо. Притом наверху, там, откуда начальство назначают, не дураки сидят. Что ж, они хапугу рекомендовать будут?
Оба лесника были на голову ниже его, низкорослые, как крестьянские лошадки. Оба кривыми ногами уперлись в землю, упрямо насупились, и их было не свернуть. Окажись здесь дядька — и он со своим умом не заставил бы их зажечь спичку. Чтобы впустую не тратить время, Володя сказал:
— Туши костер. Сегодня машина раньше придет.
Дома он рассказал про дрова, все, как произошло. Дядька молчал. Тогда Володя предложил:
— Если снова кто бузу поднимет, Фишкин первый примажется. Ты уволь его…
— Ты знаешь, что он первым начинал здесь? — спросил вдруг дядька. — Первую просеку рубил, по которой лес к реке свозили. Видел за поворотом?
— Когда это было, — сказал Володя, — теперь пользы от него никакой. Осип Михалыч — тот мастер, человек нужный.
— Ужинать! — деревянным голосом позвала дядькина жена.
Дядька сразу оживился, будто наступило облегчение, и потащил Володю к столу. На столе стояло блюдо с крупной жареной птицей, у которой мышцы закрывали весь живот.
— Что, — спросил Володя, — на глухарей охоту разрешили?
Дядька сразу замялся, и запотевший графинчик в его руке жалобно дзинькнул прозрачным колпачком.
— Да понимаешь, — начал он смущенно объяснять, — иду я сегодня у балки, а он и вылети прямо на меня. Никогда я там глухарей не видел… А у меня нож в руках. Не могу спокойно стоять, когда оружие держу. Ну и…
Глухарь, верно, был тот, что раньше жил у ручья, — черный, похожий на монаха. Если бы Володя видел его смерть, он бы почувствовал жалость. А так… Это в будущем, может, придумают способ добывать мясо без жертв. А пока, чтобы дожить до будущего, нужно проливать кровь. Чтобы дядька перестал смущаться, Володя грубо польстил:
— Реакция у тебя что надо. Ты же боксом занимался.
— Еще как занимался, — довольно хмыкнул дядька, — в Архангельске до сих пор помнят, как я их любимчиков своим коронным… — и он продемонстрировал в воздухе свой коронный.
Потом положил вилку
Володя сто раз уже читал эту грамоту. Он снова повертел ее в руках — пожелтевшую, двадцатилетней давности — и отправился вешать на место. Под ружьем висели старые фотографии — портреты деда, бабки и еще каких-то людей. Дядька вслух горевал о том, что рано начал курить и только поэтому не стал чемпионом — об ошибках вспоминаешь поздно. Володя разглядывал портреты. Они его удивили, и он спросил:
— Дядька, почему на всех старых карточках лица одинаковые? Люди тогда, что ли, другие жили?
— Одинаковое выражение, — охотно ответил дядька. — Времена другие были — фотоаппарат диковиной казался, вот и пялились на него. А люди — они всегда люди.
Дядькина жена убрала со стола последнюю тарелку и подошла к ним:
— Картошки я начистила на утро. Устала чего-то, — она зевнула во весь рот. — Кроликов-то будем брать?
— Иди, спи, — сказал дядька и поморщился.
Володя подождал, пока она закроет за собой дверь, потому что при ней никогда они с дядькой по душам не говорили.
— Ты меня вот правде учишь. Можешь ведь попросить студентов задержаться и навалить кубатуры для лесобилета. Хитришь, выходит?
Дядька вдруг вскочил и забегал по комнате:
— Хитрю! — взъерошил он свои волосы. — Назначит, хитрый, а вы все — честные. Хорошо честным быть, когда за один топор отвечаешь! Ты хоть раз за что-нибудь отвечал, кроме топора?
Володя хотел сказать, что он не успел ни за что отвечать, потому что только демобилизовался, а год до армии работал учеником столяра, но промолчал. Дядька хотел выговориться, и мешать не следовало — ведь когда Володя изливал свою душу, он всегда выслушивал.
— У реки бревна гниют, видел? — продолжал дядька. — Вот моя честность и тех, кто до меня сидел. Навалят мне студенты гору — что дальше? Река на берег выбросит, потому что топляком забита, лесовозы мне не даст никто — вот и хитри. И бензина им не даю — у самого пожарная машина с пустым баком стоит. Тоже хитрость? Вот что мне вместо горючки умники из управления шлют.
Володя взял с подоконника бумагу и прочел:
«Почему не поставили известность продаже кобылы «Зорьки». Акт продажи выслать немедленно. Силами лесничества наладить производство сувениров, организовать сбор грибов, ягод, лечебных трав».
— Все я должен, за все я отвечаю. А лечебные травы кого собирать заставить, Фишкина?
— Он откажется, — сказал Володя.
— Он рассуждать начнет, правду искать, — согласился дядька. — А тут, как на фронте, — рука его рубанула воздух. — Командир все поле боя видит, значит, вылазь из окопа и выполняй, не раздумывая.
С этим Володя согласился. Конечно, командир заранее отвечает за то, что ты сделаешь. Даже неверные приказы нужно выполнять, потому что невыполнение повлечет неразбериху, послужит дурным примером, а значит — принесет большой вред. Дядька это понимал, поэтому Володя напомнил: