Теплый ветер с сопок

Зиновьев Виктор Григорьевич

Вартан достал из внутреннего кармана сберегательную книжку и протянул ей:

— Если не хочешь — поехали в Армению. Дом, машина, дача — все твое, бери, на! Поедешь со мной?

Ольга усмехнулась устало, как пожилая женщина.

— Нет, Вартан, — сказала она, — не поеду. Прощай, — она сжала Олегу руку. — Пиши.

Матросы убрали трап, носовой конец, кормовой, и баржа вздрогнула — теплоход на прощанье толкнул ее носом. Ольги нигде не было. А вскоре все люди на палубе выглядели одинаково и отыскать ее лицо стало совсем невозможно. Олег отвернулся и только тогда вспомнил,

что рядом стоит Вартан. Лицо у него снова расползлось, он напрягался и старался, стоять прямо.

— Пойдем, — сказал Олег, — она уехала, сам видишь.

Вартан посмотрел сквозь него, как смотрят сквозь стакан, проверяя его чистоту.

Когда он усаживал Вартана в коляску мотоцикла, на землю упала сберегательная книжка. Что в ней, Вартан сказал, и заглядывать в нее не имело смысла.

Олег бросил ее ему на колени и поднял с пола коляски сверток. Это были морские звезды. Он швырнул сверток в море, и пока заводил мотоцикл, видел — тряпица все еще качалась на волнах, далеко за ней виднелся маленький теплоход. А звезды, такие нужные в ту ночь и потом позабытые, сразу утонули.

* * *

Помирились они, как мирятся мужчины во всех странах. Вартан принес и молча поставил на стол красивую квадратную бутылку. Олег выкатил из-под кровати банку паштета. Все вроде бы наладилось: утром проверяли сети, днем щипали ламинарии. Но разговаривали редко, за помощью старались не обращаться. В общем, надо было уезжать. Он сказал об этом, они прикинули, сколько приходится на его долю, и Вартан отсчитал пять сотен. Вечером устроили отвальную, а утром Олег вылетел транзитом: Реболда — Архангельск — Москва.

В Москве он собирался пробыть до конца отпуска. У него составилась широкая программа мероприятий: рестораны, музеи и обязательно театры. Для начала Оля выберет ему приличный костюм — не покажешься же театральной публике с интеллигентной девушкой в джинсах и кожаной куртке. И ей по ходу он что-нибудь сообразит. Золотую пустяковину рубликов за двести.

Выйдя из метро, он зашел в ближайшую телефонную будку и набрал по памяти номер. Монета с шумом провалилась в щель.

— Да! Алло! Алло!

Заранее он не подготовился, что сказать. А теперь испугался ее непривычного из-за телефона голоса. Он решил дать ей узнать себя и сказал полушутливо:

— Ты меня еще не забыла?

— Ах, Олежка. Нет, конечно… Когда ты прилетел?

Она не забыла. Но волнения или радости в ее искаженном стальной мембраной голосе он не услышал. Он спросил дурацким игривым тоном, все еще надеясь:

— А к тебе можно сейчас?

— Нет, Олежка, я болею. И потом… только ты не обижайся, пожалуйста, — я ведь на шесть лет старше тебя. Ты слышишь, Олежка?

И тогда он, сгорая от стыда за себя, прикинулся дурачком. Он очень хотел встретиться — она увидит его и, может быть, передумает. Он начал говорить еще более дурацким, самым дурацким на свете голосом:

— Какие пустяки. Посидим где-нибудь часок…

— Нет. Не сердись, Олежка. Там, на море, было все по-другому…

Голос ее стал вдруг еле слышным, а потом и вовсе пропал. Но все и так стало ясно. Олег

не дослушал и повесил трубку. Он вышел из будки и пошел куда глаза глядят.

Сложный аппарат — телефон, сразу в нем не разберешься. Он не узнал ее голоса — будто говорит чужой человек, но она узнала — значит, это все-таки была она. Нет, простой аппарат телефон. Просто люди не видят, что там внутри, И сами выдумывают сложность. Все просто, как и во всяком механизме…

Олег шел прямо, не сворачивая, пока не вышел к театру. Он узнал его по фотографиям. Он вспомнил свою программу и пошел к кассе. Окошечко было закрыто, он спросил у кого-то: «Что, касса закрыта, что ли?» Вокруг толпилось много народу, но никто ему не ответил. От группы высоких красивых парней отделился один длинноволосый, и подошел к нему:

— Имею предложить. Один партер.

И заломил цену. Не моргнув, Олег расплатился и, ухватив наугад несколько десяток, сказал:

— Спой песенку — твои.

— Иди-ка ты… — выругался парень.

Вся компания начала оглядываться на Олега, но он их не боялся. Они имели нежные щеки и всегда светлое небо над головой. Олег не хотел смотреть спектакль о сильных, настоящих людях в компании с такими.

Невдалеке стояли парень и девушка, очень спокойные, они понравились Олегу. Он подошел и предложил им билет. Обрадованный парень протянул теплый, видно, давно приготовленный в руке рубль. Олег взял, — чтобы не обидеть. Они пошли, прижавшись друг к другу, и ни разу не оглянулись на него. Он не злился, он тоже хотел так идти, очень хотел…

Олег шел по улице и не мог приспособиться к движению. На Уралмаше было не так, и он свернул в переулок, где меньше толкались. Реболда тоже не походила на Уралмаш, но там они работали вдвоем, а теперь он остался один. Здесь было гораздо тоскливее — ни один прохожий не остановил на нем взгляда.

И вдруг он увидел такую картину: навстречу зигзагом по переулку шел мужик и играл на гармошке. За ним бежала жена, красивая женщина, и останавливала его. Мужик вырывался, не говоря ни слова, и снова шел своим зигзагом, продолжая играть что-то непонятное. Олегу очень понравилось его упорство, он подошел ближе и увидел, что у гармониста на двух пальцах черные сбитые ногти — видно, зубило он держал в руках чаще, чем гармонь. Женщина все же увела гармониста, и Олегу было жаль — ушел самый знакомый ему человек в Москве.

Когда он покупал билет в кассе Аэрофлота, то вытащил из кармана бурый желвак железа. А второй памятью о Белом море служил сверток ламинарий, лежащий на дне сумки. Ламинарии он взял потому, что они хорошо заживляли раны. Не все, конечно, а легкие раны — в водорослях содержится столько полезных веществ, что человек и не подозревает. А из железа он сделает кулон.

Олег положил сверху в сумку блок хороших сигарет — гостинец для ребят. Потом вышел на улицу ловить такси.

В мыслях он был уже дома. Он представил, как входит в свой цех — радостно машет ему рукой Мишка, поднял на лоб очки добрый Кузьмич, сдержанно кивают другие токари. Вокруг ровно жужжат станки, выбрасывая снопы разноцветных искр — все прочно, надежно…