Терновая цепь
Шрифт:
– Я пришла потому, что надеялась найти здесь тебя.
– Я думал, ты не желаешь меня видеть.
Конечно, он был прав. Да, Корделия так сказала, потому что тогда ей это показалось разумным решением – не видеть ни его, ни Джеймса. Но с тех пор она перестала понимать, что в ее жизни разумно, а что – нет.
– Я беспокоилась за тебя, – призналась девушка. – Сегодня ты не приехал в Чизвик. Ариадна сказала, что ты выполняешь ее просьбу, но я подумала…
– Я действительно выполнял ее просьбу, –
– Наверное, я встревожилась… не столько за твое благополучие, сколько потому, что ты не захотел видеть меня. Я боялась, что ты именно поэтому не пришел.
– Мне кажется, – усмехнулся он, – не стоит начинать спор насчет того, кто из нас не желает видеть другого. На мой взгляд, это непродуктивно.
– Я вообще не хочу начинать спор, – возразила Корделия. – Я хочу… – Она вздохнула. – Я хочу, чтобы ты перестал пить, – сказала девушка. – Я хочу, чтобы ты рассказал своим родителям о том, что произошло два года назад. Я хочу, чтобы ты помирился с отцом, матерью и с Джеймсом. Я хочу, чтобы ты был человеком блестящего ума, оригинальным, выдающимся – ведь ты такой и есть. Но еще я хочу, чтобы ты был счастлив, а ты несчастен.
– Да, я и в этом тебя подвел, – спокойно произнес он.
– Ты должен взглянуть на свою жизнь, на свои поступки иначе, – сказала Корделия. – Ты подвел не меня, не своих родителей. Ты подвел самого себя.
Повинуясь какому-то странному импульсу, девушка протянула ему руку. Он взял ее и закрыл глаза, когда их пальцы сплелись. Мэтью прикусил губу, и Корделия в этот момент вспомнила его поцелуи, вкус вишни, его нежные прикосновения. Вспомнила, как он заставил ее забыть обо всем остальном и почувствовать себя Прекрасной Корделией, принцессой из сказки.
Мэтью надавил большим пальцем на середину ее ладони, потом начал гладить ее, и девушке показалось, что ее ударило электрическим током. Корделия вздрогнула.
– Мэтью…
Он открыл глаза. В полумраке салона они сделались темными, как листья папоротника или лесной мох. «Мой прекрасный Мэтью», – подумала она. Он был сломлен своим горем, но от этого казался ей еще прекраснее.
– О, Разиэль, – хрипло произнес он. – Это настоящая пытка.
– В таком случае нам следует расстаться, – тихо ответила Корделия, но не отняла руку.
– Но мне нравится эта пытка, – продолжал юноша. – Сладостная боль. Я так долго ничего не чувствовал, я закрыл свое сердце для привязанностей, для радостей и печалей. А потом появилась ты…
– Не надо, – мягко сказала Корделия.
Но он продолжал говорить, глядя куда-то вдаль, на картину или сцену, видимую только ему.
– В Средние века изготавливали такие особые кинжалы, знаешь, узкие, тонкие, которые могли проникать сквозь щели в доспехах.
– Мизерикорд, – сказала Корделия. – Для того чтобы избавить смертельно раненного рыцаря от мучений. – Она встревожилась. – Неужели ты?..
Мэтью рассмеялся, правда, немного неестественно.
– Я лишь хотел сказать, что ты проникла сквозь мою броню. Я чувствую все. К
– Нам нельзя вести подобные разговоры, – вздохнула девушка, сжала его пальцы в последний раз, потом отстранилась и стиснула руки на коленях, чтобы побороть соблазн потянуться к нему снова. – Мэтью, ты должен рассказать Джеймсу…
– Рассказать ему… что? – фыркнул Мэтью. Он был бледен, на лбу и висках выступили капельки пота. – Что я люблю тебя? Ему это известно. Я ему сказал. Здесь больше нечего обсуждать.
– Я имела в виду тот случай на Сумеречном базаре, – объяснила Корделия. – О зелье, которое ты купил у фэйри. С ним тебе будет легче говорить об этом, чем с родителями, он сможет помочь тебе, поддержит, и ты поговоришь с ними. Мэтью, эта тайна отравляет тебе кровь, как яд. Ты должен избавиться от нее. Ты же смог сказать мне; сумеешь и…
– Я сказал тебе потому, что ты мало знаешь тех, кто в этом замешан, – перебил ее Мэтью. – Джеймс знает мою мать всю жизнь. Она была его крестной. – Юноша говорил бесстрастным голосом. – Я не уверен, что он сможет искренне простить меня за то, что я сделал.
– Я думаю, он сможет простить тебе все что угодно.
Мэтью резко поднялся на ноги, едва не опрокинув бокал. Некоторое время он стоял, держась за спинку стула; волосы прилипли к мокрому лбу, взгляд остекленел.
– Мэтью, – в тревоге воскликнула Корделия. – Мэтью, что…
Не говоря ни слова, он бросился к выходу. Корделия подобрала тяжелые шерстяные юбки и побежала за ним. Забирать пальто было некогда.
Она обнаружила его за углом, на Бервик-стрит. Свет керосиновых фонарей ослепил ее, и она не сразу заметила его фигуру; он скорчился у сточной канавы, дрожа всем телом, а над ним со стуком проезжали экипажи, покрытые изморозью.
– Мэтью! – Корделия в ужасе шагнула к нему, но он махнул рукой, отгоняя ее.
– Не подходи, – хрипло произнес он, обхватив себя руками. Его тело сотрясали спазмы. – Пожалуйста…
Корделия повиновалась и остановилась в нескольких шагах от него. Прохожие спешили мимо, не обращая на Мэтью внимания. Он не воспользовался гламором, но видом приличного джентльмена, которого выворачивало наизнанку прямо на улице, в Сохо никого было не удивить.
В конце концов он кое-как поднялся на ноги, проковылял к фонарю и, прислонившись к столбу, трясущимися руками достал из внутреннего кармана флягу.
– Не надо… – Корделия сделала движение, чтобы отнять ее.
– Это вода, – прохрипел он. Вытащив льняной носовой платок, он вытер руки и лицо. Влажные волосы свисали ему на глаза. Корделии было в этот момент очень больно смотреть на него – на юношу в дорогом костюме, с платком, украшенным монограммой, с осунувшимся серым лицом и отупевшим взглядом.
Он убрал флягу, скомкал платок и швырнул его в канаву. Потом взглянул на Корделию налитыми кровью глазами.
– Я помню то, что ты сказала там, внутри; я знал это и без твоих слов. Ты хочешь, чтобы я бросил пить. Так вот, я пытаюсь бросить. Я не пил спиртного с… со вчерашнего дня.