Терновый венец Екатерины Медичи
Шрифт:
Екатерина рада была бы преподнести своему любимцу такой бесценный дар, как мир в королевстве. Увы! Протестанты все еще представляли грозную силу.
В конце сентября Генрих прибыл в Лион, где его ждала королева-мать.
Встретив сына, она горячо обняла его.
– Наконец-то, ты дома! Ты король Франции! Как я ждала этого дня!
Флорентийка была близка к обмороку, когда целовала милые глаза своего любимца, теперь оказавшегося на вершине. Все ее несчастья, заботы, изнурительные труды были забыты, и будущее не вызывало тревог.
Глаза Генриха наполнились слезами:
– Нет в мире страны, которая стоила бы этого королевства!
Генрих
Эти трогательные излияния никого ни к чему не обязывали. Франциск по-прежнему чувствовал к старшему брату ненависть, какую испытывают неудачники к баловням судьбы.
Во время торжественного вступления в Лион Екатерина ехала рядом с сыном.
Отныне так будет всегда, решила она. Я постоянно буду находиться возле него, и мы вдвоем будем править Францией.
Король хотел немедленно отбыть в Париж, примчаться к Марии, начать дело о разводе и приготовиться к свадьбе. Но поскольку протестантский юг взбунтовался, королева-мать посоветовала сыну на какое-то время остаться в Лионе.
Генрих с большой досадой ей повиновался и, войдя в свои апартаменты, тут же написал письмо той, кого уже считал своей супругой.
Через несколько дней Екатерина получила письмо с сообщением о смерти принцессы Конде: она умерла во время родов. Королева-мать искренне огорчилась и думала, как ей поведать об этом Генриху. В конце концов она положила это письмо в государственные бумаги, с которыми король собирался знакомиться. Между двумя посольскими донесениями ее сын и нашел сообщение, изменившее его судьбу…
Прочтя письмо, он упал без сознания на пол…
Екатерина приказала перенести сына в свои апартаменты, где он несколько часов лежал без чувств с неподвижным взором, опасались даже за его рассудок. Он отказывался от пищи и нарушал свое молчание лишь судорожными рыданиями. Его жалобы напоминали предсмертный хрип, и королева-мать не на шутку испугалась.
Будучи суеверной, она содрогалась от мысли, что ее сын стал жертвой колдовства и умрет.
– Не носит ли он на себе какого-либо предмета, принадлежавшего принцессе? – спросила она у Сувре.
– Да, – ответил камергер короля, – крест и серьги, подаренные ею.
– Ну что ж, сделайте все возможное, чтобы он их больше никогда не носил.
У Генриха забрали эти украшения, но он объявил, что его сердце разбито. Как безжалостна к нему судьба! Он жил одной надеждой на воссоединение с любимой.
Он потерял ее после стольких месяцев изгнания…
Целую неделю король рыдал, а на публике появлялся в черных одеяниях со знаками и символами смерти. На лентах башмаков и завязках одежды он носил маленькие украшения в виде черепов. Не стремясь победить свою страсть и исцелиться, а, напротив, всячески ее лелея, он заказал Сувре такого рода украшений более чем на шесть тысяч экю и заявил матери:
– Я любил ее больше жизни и всегда буду ходить только в этих мрачных одеждах. Поймите, мое сердце разбито навсегда.
Когда первые порывы чувств утихли, Генрих впал в прострацию, вывести из которой его не могли ни мать, ни друзья. Большего сумел добиться только его исповедник-иезуит отец Оже. Генрих испытывал огромное удовольствие от действий, удачно сочетающих мистицизм и чувственность. Прислушавшись к уговорам иезуита, король решил продемонстрировать всем пылкость своей веры и дать успокоение своей истерзанной душе. Он
Изумленная Франция увидела, как король ведет за собой эту огромную процессию, и… ничего не поняла.
Екатерина с раздражением наблюдала это шутовство и уверяла себя, что Генриху скоро надоест сумасбродство и бездействие и тогда они будут править вместе.
В один из дней она заметила сыну:
– Мой дорогой, ты слишком долго отсутствовал в Париже. Тебя ждет коронация. Чем скорее она состоится, тем лучше. Я настаиваю на срочном отъезде в Париж.
Генрих с усмешкой посмотрел на мать:
– Настаивать теперь имею право только я, король!
Прошло два месяца, прежде чем королеве-матери удалось уговорить сына отправиться в путь, но только до Авиньона.
– Авиньон – прелестный город, – сказал он матери. – У нас достаточно времени для Парижа.
Первая и самая деликатная задача, от которой в первую очередь мог зависеть весь облик царствования Генриха III, состояла в том, чтобы найти себе наставника: в двадцать три года без него нельзя. Как проницательный сын, молодой суверен не собирался игнорировать советы матери, к которой по-прежнему испытывал признательность, уважение, он восхищался ею, но не во всех вопросах был согласен с ней. Он охотно отводил ей роль первого министра, но не наставника. Другие близкие родственники были враждебны ему и склонны к заговорам, вельможи настолько неверны, а министры, с его точки зрения, мелки как личности, что никто из них не годился ему в ближайшие советники. Оставались личные друзья, к которым он испытывал давнюю и искреннюю привязанность. Из всех друзей лидером по своему характера был только дю Га, недавно назначенный им полковником гвардейского полка.
Дю Га был жадным до почестей и денег, грубым, жестоким, искушенным в интригах, однако его авантюрную натуру искупали недюжинный ум, неистощимая энергия и беззаветная преданность Генриху. Его властное лицо в ореоле рыжих волос и атлетическое сложение пленяли женщин. Давно привыкнув использовать любовь других в собственных интересах, он покорял самых строптивых особ мужским обаянием, против которого не могло устоять скрытое в Генрихе женское начало.
Так возник странный триумвират: Екатерина Медичи, дю Га и монарх, который стремился со временем править самостоятельно.
Для королевы-матери, привыкшей направлять дела в государстве по своему усмотрению, такое «падение с высоты» стало чувствительным ударом. Король одним росчерком пера без согласования с ней перевернул всю налоговую систему, учредив налог на продажу вина. В первый момент Екатерина испытала приступ гнева на сына, чья неблагодарность вскоре дошла до того, что он лично начал распечатывать депеши от послов. Потом она успокоилась, решив, что такое побуждение не стоит воспринимать слишком трагично, – оно мимолетно.