Наибольших успехов по очищению бытовой музыки (успехов, можно сказать, всесоюзных масштабов) достиг Колбасьев, когда он по просьбе Торгсина стал консультировать ввоз заграничных пластинок для их продажи населению за валюту и золото. Заведующим соответствующего отдела был Я. Солошек (вышедший на пенсию с должности директора магазина грампластинок по улице Кирова, одного из крупнейших в Москве). Наслушавшись бесед-концертов Колбасьева, он понял, что наконец-то встретил человека, чьи советы надо ценить на вес золота.
Еще немало повестей написал бы Колбасьев, еще не одно открытие в радиотехнике сделал бы он, еще упорнее боролся бы с загрязнением музыкальной среды обитания, но судьба решила иначе.
Я позволю себе вслед за Вениамином Александровичем Кавериным сказать: «В этой смертельной лотерее, перед которой мы оказались в конце тридцатых и в сороковых годах, он вытащил несчастливый билет. Незаслуженно несправедливый, потому что Сергей Колбасьев был человеком мужества и чести».
В насмешку нищим и голодным,сидящим в БАМе под замком,их город городом Свободнымбыл прозван мрачным шутником.Смеетесь вы? И я смеялся —я был наивным простаком.Я думал: кто в тюрьму попался,тот со свободой не знаком.Но
в назиданье маловерам,таким, какими были мы,нравоучительным примеромна территории тюрьмывоздвигнута тюрьма иная —ЦИЗО, ее здесь так зовут, —тюрьма в тюрьме. Жизнь проклиная,томятся арестанты тут…Невыносима скверность эта.Цитирую слова Поэта:«Тьмы истин низких нам дороженас возвышающий обман».Мы сочиним такой «роман»,что нас бы им по гнусной роже,как грязной тряпкой, бить да бить,заставить жрать и проглотить…Недаром зеркало закрылв тюремной бане парикмахер,чтоб мы, своих не видя рыл,самих себя не слали на хер.1938 г.
6
ЦИЗО – центральный изолятор
Новые метаморфозы, или Лагериада
Перековывать людей —Хитрая наука.Ты попробуй из блядейСделать целок, ну-ка?Из уркана-паханаСделать джентльмена.Нет, немыслима она,Эта перемена.Но основаны не зряДля людского благаТрудовые лагеряНа манер БАМлага.Необъятен славный БАМ,Что твоя имперья,Тут не место господам —Выдерут им перья.Вся братва ишачит тут —Урки и не урки.А на шеях их живутРазные придурки.Надо же кому-нибудьВедать перековкой.Кого словом подтолкнуть,А кого – винтовкой.Исправляется народПерековкой скоро…Только все наоборот, Экая умора!В БАМ девица попадетСкромной институткой,И недели не пройдет —Станет проституткой.Даже фраер – старый хрыч,Побывав в спецзоне,Наловчился матом крыть,Красть и фармазонить.Нет и счета номерамПеревоплощенья…Ай да лагерь, ай да БАМ!Прямо удивленье!1938 г.
Мое лучистое виденье
Фрагменты поэмы
Твое отсутствие, туман, осенний холодВселяют в душу мне глубокую печаль.По ласке и теплу я ощущаю голод,Но странно: мне себя совсем, совсем не жаль.Мне жаль тебя, мое лучистое видение, —Ты так нежна, так неповторно хороша,Что счастье для тебя молить у провиденияКоленопреклоненно требует душа.Мы поздно встретились, хотя давно друг другаЗнали, ждали и искали, где могли.Могу сказать теперь: да, ты моя СупругаВо всех известных смыслах неба и земли…Ты – та, которую я в юношеских грезахСвоею называл и мысленно ласкал.Ты – та, которую поздней в житейских прозахЯ тщетно вызывал из катакомбы скал.Как часто, помню я, целуя чьи-то губы,Лобзаньем вопрошал: ты это – иль не ты?Но, эха не найдя, сжимал сильнее зубыИ снова жил и ждал несбыточной мечты…Так отчего же грусть с такою новой силойПроникла в душу мне и жалит, как змея?Так отчего же жизнь мне кажется постылой,Не радуют уже ни книги, ни друзья?Все это оттого, что сознаю я ясно,Что сбит судьбою я с турнирного седла,Что пламень чувств твоих непроизвольно гаснет,Иначе почему ж ко мне ты не пришла?Я в веренице лет, проведенных в неволе,Здоровье растерял, лишился прежних сил.Просить любить меня я не пытаюсь боле,Да, впрочем, никогда и раньше не просил.Просить любви нельзя – любовь не подаяние,И нищим быть в любви мужчине не к лицу.Уход твой принесет мне вечное страдание,Но что ж… раз нет пути к законному венцу?Я был бы подлецом, достойным осуждения,Когда б тебя с собой на нищету обрек,А что же ждет меня со дня «освобождения»,Как не суровый непреклонный рок?Ты ж молода душой и телом гибкостанным,Тебя влекут к себе веселья маяки…Пройдут года, и я тебе припомнюсь страннымВодоворотом в русле жизненной реки.Я отвлекусь чуть-чуть во глубь воспоминаний,Пока мой карандаш к писанью не остыл.Четырнадцатый год. Из пекла испытанийВысокий офицер доставлен в дальний тыл.Не тронули его, к несчастью, вражьи пули,Нет, поглумился Марс куда страшней над ним:После контузии врачи его вернулиСлепым… парализованным… больным.Все, что он мог отдать, – все отдал он Отчизне,За это лишний крест украсил грудь его.Но вот жене своей, любимой больше жизни,Не мог (так думал он) дать ровно ничего.Она же ангелом-хранителем склоняласьНад саркофагом искалеченной любвиИ слышала порой (иль это ей казалось):«Оставь меня… будь счастлива… живи!»Отец! Ты умирал четыре долгих года,Заполненных мученьем и кромешной тьмой!Утешься: в благодарной памяти народаТвой сын вознагражден изгнаньем и тюрьмой!Когда б характер мой одним отцовским свойством —Железной волей – был наследственно богат,Я не раздумывал бы долго, я с геройствомБежал бы от тебя – хотя бы в самый ад.Но в том-то и беда, что – бледные потомки,Достойные тех дней, в которые живем, —Мы грузом личных драм набили все котомкиИ на огне страстей изжарились живьем…Так вот, ты не сердись, что жду тебя я в гости,Хоть жизнь твою ничем, ничем
не облегчил.Когда б я был богат, я б из слоновой костиПостроил башню и тебя в ней поселил.На самый верх, туда, поближе к тихим звездам,Где вкруг тебя жасмин шпалерами расцвел,Где ложе мягкостью не уступает гнездам,Туда бы я тебя, взяв за руку, провел…Но башни этой нет, как нет слоновой кости,И я спускаюсь вниз, в свободненскую явь.Опять ты не пришла к больному другу в гости,Представь, как он грустит, попробуй-ка, представь!Я все тебе открыл в стихах моей поэмы,Ее давно ты ждешь, так на же, получай!Прости меня, что в ней я неприятной темыСвоим карандашом касаюсь невзначай.Теперь осталось мне одно – просить у Бога,Чтоб прежних черт твоих в тебе я не нашел,Чтоб стала ты, как все – душевностью убога,Чтоб пошлый стиль измен тебе к лицу пошел,Чтоб легче было мне с тобою распроститься,Чтоб в жены взял тебя богатый генерал…Но более всего хочу я помолиться,Чтоб этим всем мольбамГосподь вовек не внял.1946 г.
Акростих
Надвигается ночь. Как бездарноИ мучительно время течет.Не прочесть на листках календарных,А какая же радость нас ждет?Только утром сегодня я думал:Едет в поезде радость моя,Радость едет! Увы, наши думыПравду жизни так редко таят.И в своем ожиданье обманут.Лист бумаги беру и скорблюО ночах, что в прошедшее канут…Все же слишком Тебя я люблю;Слишком сильно, чтоб знаться с улыбкой,Когда Ты от меня вдалеке…А часы вьются тропочкой зыбкой,Я один, только ручка в руке.Вечер 6.01.1952 г.
Одиночество
Один – один, как в клетке,Угрюм мой кабинет,Угрюмы елки ветки, —Тебя со мною нет.Один – шуршат иголки,Ложась ковром на стол,От новогодней елкиОстались крест и ствол.Один – грущу безмерно.Что пользы мне грустить?Ты не одна, наверно,Ты любишь, может быть?Иначе почему жеТы не спешишь сюда,Не вспомнила о муже,Исчезла без следа?Поёшь сейчас, быть может,Для зрителей ДОСА [7] .И голос их тревожит,И талия-оса…Что ж, пой, пока поется,Люби, раз кто-то есть.Без писем подаетсяТакого рода весть.Ясна она в молчаньи,В забвеньи здешних мест.От сладких ожиданийОстался только крест.Эх, жизнь, игрушка злая,Неясная уму!Несу свой крест и знаю,За что и почему:Я поздно стал хорошим,Тобой не дорожил.Не легче только ношаДля напряженных жил.А ночь – страшнее пугал —Не даст мне отдохнуть.Стихом в маганский [8] уголБеглянки не вернуть!Лишь песню вырвет мука,Проста, стара она:«Разлука ты, разлука,Чужая сторона…»8.01.1952 г.
7
ДОСА – Дом Советской Армии
8
Маганское – город на Дальнем Востоке
Запоздалая молитва
Много струн у горя на лютне,У счастья же нет ни одной.Жил ли кто меня бесприютнейИ глубже изведал ли дно?Я не прожил – я протомилсяПоловину жизни земной.Если б верил, если б молился,Ждал бы жизни уже иной.Но моя озорная силаНе склонялась перед крестом.Не за то ли всю жизнь томилаМысль об этом, дума о том,Том и этом, мне недоступном…Что имелось, то я не берег!Слабый в вере, слабый в преступном,Чем я стал и чем быть бы мог?Отчего, Господь, моя силаНе смирялась перед Твоей?Ты был добр, и меня любилаНина – перл твоих дочерей.Да, любила! Теперь не знаю —Любим я еще или нет?Живем мы с ней порознь. Я таю.Стал поэтом. Пишу сонет.Но любовь разве цветик алый,Чтобы ей лишь недолго жить?Но любовь разве пламень малый,Чтоб ее я мог потушить?С этой тихой и грустной думойКак-нибудь я жизнь дотяну.О грядущей Ты, Бог, подумай, —Я и так погубил одну!8 января 1952 г.
III
Критические и публицистические статьи
От стиральной доски до электрооргана
Не является ли джаз музыкой, исполняемой на специально для этого предназначенных инструментах, и можно ли, следовательно, говорить об особом джазовом инструментарии? С подобным вопросом обратился наш читатель Петр Я.
Категорические «нет» либо «да» в ответ на поставленный вопрос были бы одинаково поспешны и ошибочны. С одной стороны, действительно, только негритянским музыкантам (и то в самом раннем, так называемом новоорлеанском периоде становления джазовой музыки) пришла мысль воспользоваться в качестве ударно-шумового инструмента… стиральной доской. Произошло это от крайней бедности, подобно тому, как остальные участники оркестров – тоже не от хорошей жизни – стали брать на вооружение подержанные духовые инструменты.
А надо сказать, что по окончании Гражданской войны в Америке лавки старьевщиков были переполнены инструментами расформированных полковых оркестров. Тогда же одним из аккомпанирующих оркестровых инструментов стало банджо. Эта, по шутливому определению Л. Утесова, «помесь гитары с барабаном» нашла себе применение в джазе, причем только в раннем. Потом функции банджо с успехом переняла гитара, и сегодня банджисты на эстраде появляются лишь в тех оркестрах, которые имитируют звучание давно минувших дней, например в ансамблях типа диксиленд. В реставраторских же целях вытаскивают иногда на свет Божий и пресловутую стиральную доску.