Terra Nipponica: Среда обитания и среда воображения
Шрифт:
Тем временем призывы Сига Сигэтака возымели действие и горный туризм получает значительное распространение. Несмотря на новые «морские» веяния, японцы не смогли забыть ни про горы, ни про свое обыкновение выпивать после купания в горячем источнике. Тем не менее и пребывание на морском побережье сделалось делом модным и привычным. Так реализовывалась двойная сущность природы Японии – страны гор и страны моря. Море и горы как метки идеального пейзажа существовали в общественном сознании на равных основаниях. Не случайно известный литератор и альпинист Кодзима Усуи (1873–1948) восхищался морем и горами в одинаковой степени. Вознося хвалы снежной шапке на горе Фудзи, он находит, что, подобно тому как белый цвет вбирает в себя весь возможный световой спектр, так и Фудзи является носительницей всех возможных сверхценностей – справедливости, святости, чистоты, незапятнанности, совершенства [466] . Такой же «колористический» подход он использует и при описании моря: его голубизна успокаивает, его безбрежность приводит автора в байронический восторг, а нервную систему успокаивает мерно-музыкальный плеск волн – явление, которое в традиционной культуре Японии никогда не привлекало внимания (в то время в связи с
466
Кодзима Усуи. Сансуй бирон. Токио: Дзёдзандо, 1908. С. 46, 112.
Как и в прежние времена, горы и воды составляли для Кодзима каркас природной картины, но вода пресная на глазах становилась солонее. Поэтому с вершины горы Фудзи литератор Кодзима своим орлиным взором прозревает вовсе не реки и озера (а они оттуда и вправду видны), а море – причем даже те весьма отдаленные от вершины места, которые в действительности оттуда наблюдать невозможно [467] .
Афиша выставки фотографии, посвященной горам и водам
467
Кодзима Усуи. Уми-но би//Нихондзин. 1906. № 432. С. 14–16; Он же. Кико дзуйхицу сю. Серия «Гэндай нихон бунгаку дзэнсю». Токио: Кайдзося, 1929. Т. 36. С. 244.
Кодзима Усуи рисовал новую для японской культуры картину. Это касается не только моря, но и гор: взбираясь на вершины, он описывал открывающийся оттуда вид, что было, повторим, прежде не принято. Тем не менее в его описаниях можно видеть и преемственность по отношению к традиционной картине мира. Трудно отделаться от ощущения, что он сидит на веранде дома в своей усадьбе и – находясь на некотором возвышении – созерцает свой освященный традицией сад. Тот сад, в котором камни – это не только разукрупненные горы, но и окаменевшие символы правильных человеческих отношений. Поэтому он и уподобляет Фудзи государю, а все другие горы его весьма обширной страны – подданным императора. «Фудзи – словно государь – скромна и будто бы не осознает своего величия; те же горы у ее подножия, что взирают на нее вблизи, видятся исчезающе малыми, и они не в состоянии оценить ее величия – как не способны оценить окружающие величие гения» [468] . В другом своем сочинении автор уподоблял окружающие Фудзи горы ее младшим сестрам [469] .
468
Кико дзуйхицу сю. Серия «Гэндай нихон бунгаку дзэнсю». Токио: Кайдзося, 1929. Т. 36. С. 244.
469
Кодзима Усуи. Сансуй бирон. Токио: Дзёдзандо, 1908. С. 46, 112.
В таком саду, который обозревает человек – то ли с веранды, то ли с вершины горы, заиленный пруд превращается в безбрежное море, посреди которого высится обитель бессмертных – гора-остров Хорай. В построениях Кодзима Усуи это не сказано напрямик, но идея о том, что Япония – это и есть обитель отличных по своим качествам людей, явно зрела в общественном сознании. Сочинение Сига Сигэтака оказалось рубежным в деле осмысления японской природы. Теперь все больше мыслителей говорят о ее достоинствах и соотносят их с качествами японского народа. Оптимистический настрой (климат?) эпохи раскрашивал природу в самые радужные и прельстительные тона. Так, ведущий литературовед своего времени Хага Яити (1867–1927) в эссе, озаглавленном «Любить деревья и растения, наслаждаться природой» (1907 г.), утверждал: климат и природа страны настолько хороши и мягки, а окружающие японца ландшафты настолько «улыбчивы», что и сами японцы просто не могут не источать ответные улыбки [470] .
470
Хага Яити. Кокуминсэй дзюрон//Отиаи Наобуми, Уэда Кадзутоси, Хага Яити, Фудзиока Сакутаро сю. Серия «Мэйдзи бунгаку дзэнсю». Токио: Тикума сёбо, 1968. Т. 44. С. 235–281.
Сочинение Сига Сигэтака было многим обязано традиционному для Японии географическому детерминизму: земля Японии прекрасна, а потому страну ожидает блистательное будущее. В стране находились и противники такого подхода. Так, Нитобэ Инадзо в своей работе 1904 г. «Островной характер» писал, что национальный «островной характер» (симагуни кондзё) японцев, к которому он относит узколобость, упрямство, самомнение, подозрительность, велеречивость и чрезмерную гордость, не имеет отношения к географии. Причина же формирования таких национальных особенностей лежит в истории – в политике изоляционизма, проводившейся сёгунатом Токугава [471] . Для преодоления этой «узколобости» Нитобэ советовал проводить колониальную экспансию. Таким образом, несмотря на разницу подходов, и Сига Сигэтака, и Нитобэ Инадзо решительно одобряли активную внешнюю политику тогдашней Японии. Оба доказывали одну и ту же теорему, но разными способами. Именно Нитобэ Инадзо стал первым заведующим кафедрой по изучению колоний, которая была создана в Токийском университете в 1908 г.
471
Нитобэ Инадзо. Дзуйсороку. Токио, 1907. С. 37–38.
Нитобэ
Материковая держава, многонациональная империя
Сига именовал Японию «островной империей» и находил, что страну ждет «блестящее будущее». И действительно, он оказался прав. Военные успехи Японии создали принципиально новую ситуацию, при которой почти прекратились разговоры о малости Японии.
Япония выиграла войну со своим всегдашним культурным донором – Китаем. Ее территория приросла Тайванем с его тремя миллионами жителей. После победы над Россией в состав империи влилась южная часть Сахалина. Эта первая в новейшей мировой истории победа азиатской страны над страной европейской вызвала невероятный прилив гордости. Стали говорить о том, что маленькая островная страна одержала победу над материковой державой. Причем основной вклад в победу внес флот – японцам удалось овладеть стихией моря. Эта победа объяснялась мужественным национальным характером, который является следствием островного положения страны. Так, очень известный историк своего времени Сиратори Куракити (1865–1942, впоследствии был педагогом наследного принца Хирохито, будущего императора Сёва) в год начала японско-российской войны писал о том, что по сравнению с такими материковыми странами, как Китай и Россия, «пребывающий в островной стране народ легче объединяем; в особенности это касается нашей островной страны, которая занимает идеальное положение в смысле единения общества – хотя здесь и имеется иной этнический элемент в лице айнов, но подавляющее большинство населения составляет народ Ямато, в связи с чем в Японии не наблюдается существенной разницы в языке и обычаях» [472] .
472
Цит. по: Огума Эйдзи. Танъицу миндзоку синва-но кигэн. Нихондзин-но дзигадзо-но кэйфу. Токио: Синъёся, 2010. С. 272–273.
Ученик Сиратори известный историк Цуда Сокити (1873–1961), занимая более сбалансированную позицию, также находил несомненные достоинства в географическом положении Японии: «…ввиду того что в глубокой древности [японцы] были народом, обосновавшимся в изолированной островной стране, а также ввиду того что этот народ занимался сельским хозяйством на земле с теплым и мягким климатом, его связи с окружающими народами были чрезвычайно редки и не возникало желания иметь отношений с заграницей; поскольку же в стране проживал один и тот же народ, то и внутри страны не наблюдалось национальных конфликтов, войн было мало…» В то же время такие «островные» условия существования не способствовали крупномасштабной коллективной деятельности и не побуждали к культурной активности, заключает Цуда [473] .
473
Там же. С. 286–287.
Японцы полагали, что военные победы превратили Японию в «первосортную» страну, догнавшую Запад. Тем не менее в материковую державу она пока что не превратилась. Ее территория прирастала, но прирастала островами. Мало ли в Японии островов? А ведь радикалы всерьез рассчитывали, что в результате победы над Россией Япония получит Сибирь. После заключения Портсмутского мирного договора с Россией (1905 г.) в Японии вспыхнули антиправительственные волнения – слишком многие люди рассчитывали на большее, чем на «полуостров», т. е. половину Сахалина. И лишь после присоединения Кореи (1910 г.) государственные деятели, мыслители и публицисты наконец-то получили полное основание, чтобы объявить Японию теперь уже «материковым государством», и они наперебой заговорили о том, что из «островной страны» Япония наконец-то превратилась в «материковую империю». Нитобэ Инадзо с удовольствием зафиксировал, что с присоединением Кореи Япония покончила со своим закрытым и ограниченным «островным сознанием» [474] .
474
Огума Эйдзи. Танъицу миндзоку синва-но кигэн. Нихондзин-но дзигадзо-но кэйфу. Токио: Синъёся, 2010. С. 125.
Новое «материковое» сознание как бы «распирало» и самого японца, и территорию его страны. В журнале «Тоа-но хикари» («Свет Востока». 1910. № 10) Иноуэ Каору (1835–1915), виднейший политический деятель и один из архитекторов реформ периода Мэйдзи, писал: «Если посмотреть на Японию до настоящего момента, то это, конечно, острова. Она состояла только из островов – сам Хонсю, Сикоку, Кюсю, Хоккайдо, Сахалин, Рюкю, Тайвань. Да, Япония состояла всего лишь из многочисленных островов, но теперь к ней оказался присоединен Корейский полуостров и ситуация сильно изменилась. Корейский полуостров – он и есть всего лишь полуостров, он выдается в сторону северного Кюсю и выглядит почти как остров, и все же он является оконечностью материка».
Иноуэ Каору
С присоединением Кореи японцы окончательно перестали воспринимать свою страну как маленькую и ущербную. Говорили: ведь ее площадь больше территории Германии, подобно Великобритании, она владеет колониями, в том числе на материке. Япония успешно вписалась в мировой империалистический порядок, национальный дух парил в поднебесье и бороздил волны мирового океана.
К этому времени произошла полная смена пространственной парадигмы: место сетований по поводу замкнутого и крошечного островного пространства, отгороженного от мира водной преградой, заняли планы по неограниченному расширению среды обитания. Исторический оптимизм увеличивал жизненное пространство японцев как на деле, так и в мечтаниях. Христианин Эбина Дандзё (1857–1936) с грозной радостью предупреждал: «Настало время для простирания крыл над миром с помощью той духовной силы, которую скопили на японских островах наши предки…» [475]
475
Тайё. 1910. № 12. С. 119.