Территория моей любви

Михалков Никита Сергеевич

Я говорю Меньшикову: «Не буду я сидеть на самом дне воронки, а то и не вылезу. Просто присяду, а потом поднимусь и побегу».

И вот первый дубль не получается, второй не получается. Третий дубль: мы выскакиваем, я бегу и слышу взрыв. Падаю и… фляжка на поясе попадает мне точно под ребра. Тогда мне показалось, что взрыв был настоящий, а это реальный осколок снаряда, такая была адская боль. Я все же перекатился, мы доиграли сцену до конца, «Стоп! Снято!», а встать не могу, потому что свело все тело от боли.

Кое-как поднялся, мне помогли – довели до гримерной. И там, чтобы как-то обезболиться и прийти в себя, я выпил

весь запас спирта, который у гримеров был в наличии. (С тех пор гримерам стали отпускать спирта побольше – на всякий случай.)

Вообще, к подобным сценам я готовился, репетировал, бегал в полной выкладке, в сапогах. Одно дело, когда ты в кроссовках бежишь по набережной. И совсем другое: вскочил-побежал-упал-перекатился. Особенно если ты делаешь это не в спортивном костюме, а в кованых сапогах, когда на тебе телогрейка, бушлат сверху, ремень, портупея с лопаткой, автомат, пистолет, фляжка, вещмешок.

Пожалуй, один из самых ответственных эпизодов – когда поджигали Дюжева (он отказался от дублера!), а я был рядом и подсказывал ему, как надо двигаться. Вся телогрейка у него была пропитана соляркой. Ему нужно было, когда он уже запылает, спрыгнуть с танка и побежать. А я, «чтобы он не достался немцам живым», должен был его «убить». Ни один старый немецкий автомат не выдавал длинной очереди. Мне пришлось после двух выстрелов просто трясти автоматом, чтобы потом уже дорисовали на компьютере вспышки и вылетающие раскаленные гильзы. (Кстати, красноармейские автоматы «ППШ» оказались не в пример надежней и живучей.)

За долгие четыре года съемок чего только не было! Мы словно прошли свою войну, а победа – она одна на всех!

Фильм снимался в Праге, под Москвой (в Алабине), под Нижним Новгородом (в Горбатове и под Павловом), в Таганроге. Проект длился четыре года, но в течение этого времени мы еще написали, сняли, смонтировали и выпустили картину «12».

«Чистых» съемок «Утомленных солнцем-2» было около трех лет с перерывами из-за приостановок финансирования. Все-таки бюджет картины – тридцать семь миллионов евро. Рекордная цифра для постсоветского кино в то время. И я хочу отметить, что это только наши, российские деньги, это в полном смысле слова – национальный проект. Например, тот же «Сибирский цирюльник» финансировали Россия, Франция и Англия. Не надо забывать и то, что мы сняли не только три больших фильма почти по три часа каждый, но еще и тринадцать серий полной, телевизионной, версии.

* * *

Может быть, кому-то трудно в это поверить, но я знаю только понаслышке – из рассказов коллег, из бесчисленных жалоб продюсеров и режиссеров, насколько капризны актеры сегодня, как безапелляционно сражаются они (или их агенты) за деньги, как выколачивают из продюсера лишнюю копейку, как торгуются они за количество съемочных дней и так далее. Не сомневаюсь, что все это – правда.

Но бывают и такие трепетные ситуации, о которых как будто не принято сегодня говорить, но, я убежден, не у меня одного подобное случается. Впрочем, происходит это только тогда, когда актер получил то наслаждение от общения, от репетиций, от работы, от атмосферы, которые ему не хочется прерывать. Именно такая атмосфера, как мне кажется, сложилась у нас на картине «12». Поэтому каждый из тех, кто там снимался, и я в том числе, да и вся группа, пожалуй, очень тосковали друг по другу и по созданному сообща миру,

когда мы закончили картину.

Валентин Гафт в роли зэка Пимена

И вот, когда мне удалось продолжить съемки «Утомленных солнцем-2», я искал актеров для сцен в лагере. Там был один персонаж – старый уголовник Пимен, которого прозвали так, потому что он идеально знал Уголовный кодекс, и, когда его спрашивали о какой-нибудь статье, он закрывал глаза и начинал в воздухе как бы перелистывать страницы Уголовного кодекса. Таким образом, он находил статью и абсолютно слово в слово повторял все ее содержание. Вся эта роль не длилась и минуты в фильме, поэтому искать для нее большого артиста было глупо.

Но, когда ассистентка моя, знаменитая Лариса Сергеева, меня спросила, кого я вижу в этой роли, чей бы примерно подошел сюда типаж, – я сказал, что это может быть кто-то типажно похожий, скажем, вот… на Валентина Гафта. Она возьми да и брякни: «А давайте его и возьмем?!» Я говорю: «Ты что, с ума сошла? Ты вообще соображаешь? После роли в «12» знаменитейший артист будет сниматься в эпизоде на двадцать секунд?» А она: «Да ладно вам. Попробуйте, не обидится же он». Я помедлил несколько дней. Но сроки уже поджимали, мы никого «на роль Гафта» не успевали найти. И я взял и позвонил. Говорю:

– Валя, это Никита.

– Да, здравствуй. Слушаю тебя.

Говорю:

– Валя, у меня нет для тебя роли.

– Так…

– У меня нет даже для тебя эпизода.

– Так…

– У меня есть для тебя двадцать секунд.

– Так…

– Это Пимен, уголовник в лагере.

Он отвечает:

– Когда? Где?

Я говорю:

– Послезавтра, в Алабине.

– Когда будет машина?

– Тебе позвонят.

Я положил трубку и долго не мог прийти в себя после этого странного разговора. Я не поверил даже, что это так, но не стал ничего переспрашивать, чтобы не обижать Гафта, и просто на свой страх и риск послал за ним машину в назначенное время.

Гафт вышел из дома, сел в машину и приехал на площадку. Его полтора часа одевали, час гримировали, его привели в кадр. Его снимали двадцать минут. Когда я сказал: «Стоп! Съемка окончена!» – Гафт вышел из кадра и сказал: «Сколько я вам должен?» Это вызвало гомерический хохот и шквал аплодисментов, мы обнялись с ним.

В результате в картине этот эпизод занял около тридцати секунд.

Вот что такое настоящее профессиональное братство. Вот что такое артист, для которого существование в кадре или на сцене в той атмосфере, которая его волнует и трогает, намного важнее, чем деньги или слава, которые он получит.

* * *

Посмотревшие «Цитадель» возвращаются к «Предстоянию». Там зашифрованы все ключи к «Цитадели», хотя в то же время там просматривается особая конструкция законченных глав. Если вы обратите внимание, каждая история начинается с прекрасного тихого дня: ни войны, ни бомбежки, но мы ощущаем, что все уже рядом, и видим, как происходит претворение, казалось бы, безмятежного мира в страшную, бесчеловечную войну. И череда неслучайностей прямо на глазах у зрителя разворачивается в катастрофу либо… в чудесное спасение.