Территория отсутствия
Шрифт:
— Он умер.
— Ну и что? Другие-то живы! Нет, серьезно, может, сосватаешь меня кому? Представляешь, соседями были в Москве, и по соседству будем тусоваться в Риме — это же классно, Машка!
Дождь за окном прекратился, ветер стих, и все плюсы сразу скакнули на улицу, выслушивать наивную чушь больше не было никакой нужды. Мария положила сотню под блюдце.
— Мы не станем соседями, Света. Я вернулась домой. Спасибо за компанию, пока, — и скоренько испарилась, оставив архитектора счастья с разинутым от удивления ртом.
До метро можно прошагать четыре квартала, а можно проехать остановку муниципальным транспортом. Поразмыслив слегка, Мария двинулась вперед: двигаться лучше, чем топтаться на месте.
Встреча со Светкой напомнила собственные мысли десятилетней давности. Тогда, в девяносто третьем, здесь угнетало все. Приторная вежливость занудных коллег, копеечная зарплата,
— Попомните мое слово, — мрачно изрек цыганский потомок, наблюдая по ящику за сытым ловчилой, сладко поющим про новые ценности, — обдерут эти жохи страну, как липку, не пожалеют ни старых, ни малых. Моя бабка, которая запросто могла обмишулить любого, и в подметки нынешним не годится.
Любила ли она Пьетро? Конечно. Но больше, чем сам симпатичный брюнет, возбуждали адвокатская практика с приличным доходом, средиземноморский загар, прекрасная квартира на виа Националь, устрицы, подарки, черный «Крайслер», обручальное кольцо с бриллиантом — яркая упаковка, куда с головой нырнула осатаневшая от российской убогости москвичка. Поначалу все вызывало восторг и упоение новизной — роскошные витрины дорогих магазинов, улыбчивые лица, музеи, рестораны, итальянская кухня, южный темперамент, язык, на котором изъяснялся Леонардо да Винчи, яркое солнце, фонтаны. Холодная, голодная, сбитая с толку Россия становилась чужой, а Москва вызывала в памяти только шок от нелепой гибели родителей да тускнеющие воспоминания о друге детства. Молодая сеньора быстро изучила язык и свободно общалась теперь в магазинах, сумела приручить друзей мужа, воспылавших любовью к сибирским пельменям, очаровать итальянскую свекровь, ладить с соседями. Она вживалась в чужой организм, как инородный орган, вшитый в живую ткань. Потом неожиданно стало все раздражать. Жаркое солнце, кичливые витрины, осточертевшие макароны, ротозеи-туристы, громкий смех, беспричинные ухмылки, постоянное «si», назойливость продавцов, болтливость случайных встречных, мужнина занятость, любопытство свекрови — все коробило и наводило тоску. В домашней аптечке появились антидепрессанты. Открыто злиться было не на что и нельзя. Пьетро много работал, искренне веря в свой талант делать деньги, делать детей ему теперь стало некогда. Он рано уходил, поздно возвращался, засиживался в офисе по субботам, отсыпался воскресными днями, а вечерами снова тянулся к бумагам. Его жена говорила со стенами на трех языках, улыбалась собственному отражению в зеркале да целовалась с котенком, которого подарил занятой адвокат в надежде, что адвокатша будет меньше к нему приставать. После трех лет такой жизни Мария осатанела и пристроилась гидом в музей, после пяти у нее появился любовник. А в семье любовь незаметно подменилась содружеством наций, устроенным по принципу «не»: не вмешиваться, не вторгаться, не досаждать. Решение послать к черту итальянские красоты вызревало давно, поводом, как это часто бывает, случился сущий пустяк: измена Пьетро. Напрасно муж тогда дергался, застигнутый с поличным врасплох, — не потому оскорбленная жена решила уехать. Просто устала быть наедине с чужим миром, так и не ставшим своим. Ее надежда на счастье оказалась плохим поводырем: завела в тупик. Но та же надежда проявила себя хорошим спутником, сделав легким обратный путь.
Опасность обожгла внезапно, со спины, мгновенно прочистила от воспоминаний мозги, заставила напрячь зрение и мышцы, сунуть руку в карман за газовым баллончиком. Мария замедлила шаг, незаметно огляделась. Справа, у торгового центра сновал озабоченный народ, слева проносились по дороге машины, навстречу шла пара подростков, в руках одного был кожаный мяч, впереди девушка выгуливала потешного кокера в кепке — обычный осенний день, где каждому ни до кого нет дела. Откуда же тогда этот панический страх? В двух шагах от автобусной остановки притормозила машина, из допотопного синего «жигуленка» с заляпанным грязью номером выскочил молодой мужчина и резво зашагал к торговому центру. Черные джинсы, черная кожаная куртка, темноволосый, с внешностью, к какой никак не привыкнуть москвичам-ксенофобам. За брошенной «пятеркой» остановился автобус и, недовольно фырча на занявшего законное место нахала, открыл переднюю дверь, вытряхивая пассажиров
Сначала за спиной грохнуло так, что едва не разорвались барабанные перепонки, потом послышались крики, полные ужаса и боли, понесло горелой резиной и еще чем-то сладковатым, от чего к горлу подступала тошнота. Уже зная, что случилось, Маша оглянулась. Место, от которого она неслась сломя голову, превратилось в преисподнюю. Мощным взрывом разметало «Жигули», раскидало по проезжей части искореженные куски металла, снесло водительскую кабину автобуса, полыхавшего, точно просмоленная пакля, взрывной волной вышибло стекла соседней булочной. Из автобуса выскакивали живые факелы и с дикими криками падали на мокрый асфальт. Стоны, кровь, осколки, хрустевшие под ногами несчастных. Рядом с Марией в ужасе застыла старушка и, осеняя себя крестом, как заведенная, бормотала:
— Господи, спаси и помилуй, прости нас, Господи, грешных, смилуйся, Господи...
* * *
— Привет, сеньора!
— Доброе утро.
— Мань, не дуйся на меня, что пропал. Дела разгребал, сама знаешь: волка ноги кормят. Как ты, работаешь?
— Жду ответ из одной солидной фирмы, — приукрасила «Ясон» претендентка.
— А почему ко мне не хочешь пойти? У меня крупное агентство, бабки капитальные. Такие, как ты, нам позарез. Я мужик серьезный, это только с тобой расслабляюсь, с другими — зверь.
— Спасибо, я сама.
— Ну, смотри, — не стал спорить друг детства. — Только помни, моя дорогая: когда плывут в тумане, без компаса не обойтись.
— Это ты, что ли, компас?
— Почему нет? Нам, Маняша, друг друга терять теперь нельзя, наша дружба годами опробирована. А у нас с тобой за плечами столько лет на двоих, что это уже не годы — судьба. Ну так что, пойдем в кабак?
— Димка, — развеселилась Мария, — как ты умудрился разбогатеть? У тебя же мысли, как блохи, скачут!
— Мои мысли, Маня, не скакуны, но мудрости глаза, — важно изрек Елисеев. — И эти глаза не могут спокойно взирать на ваше одиночество, сеньора. Короче, я заеду за тобой завтра в восемь, годится?
— Вполне, — улыбнулась «сеньора».
Неприметный с виду ресторанчик потрясал и ошарашивал внутри. Прямо у входа, по обе стороны огромного, во всю стену, овального зеркала, в прозрачных футлярах высилась пара ледяных шутов, бубенцы на их колпаках покачивались и чуть слышно звенели. Маленький зал на десять столиков ослеплял белизной, здесь все точно покрыл сверкающий иней: потолок, стены, сине-белый ковер на вощеном паркете, гобеленовые стулья, скатерти и фарфор с тончайшим стеклом бокалов.
— Елисеев, — ахнула Мария при виде лилейной роскоши, — ты, часом, не ошибся? Уверен, что здесь обслуживают простых смертных?
— Простых — не уверен, — небрежно опустился на стул проводник, — но за те бабки, что тут спускают клиенты, Вадим вылижет задницу хоть ангелу, хоть черту, лишь бы платили.
— Кто такой Вадим?
— Владелец. Я помог ему в свое время с раскруткой, теперь хожу в почетных гостях. Мужик, как ни странно, вышел памятным на добро.
— А как...
— Все вопросы потом, — пресек любопытство Елисеев, — сначала подкрепимся, согласна? Советую попробовать карпа: тает во рту и ни единой косточки, пальчики оближешь!
Роскошной оказалась не только рыба, но и все, что выставлялось на стол вышколенным официантом. Мария не с ветки спрыгнула в этот «Ледяной дом», но и ее поразила высота планки, которую брал неведомый Вадим.
— Такое ощущение, что я вернулась в другую страну. Подобную роскошь не часто встретишь даже на Западе.
— Что твой хваленый Запад, Маня? Болото, мнившее себя океаном. Жаркие споры, каким сортом туалетной бумаги комфортнее, извини, подтираться, ажиотаж дешевых распродаж, вечный подсчет калорий и жадность — скучно, убого, банально. Полета нет, фантазии, страсти — одним словом, фантом. Вроде как и живой, а жизни в нем нет, одна только видимость, — он поднял сияющий золотом фужер. — Давай, Манька, выпьем за Россию! Ты молоток, что вернулась, я рад за тебя!