Террор
Шрифт:
Сегодня они остановились, поскольку количество больных значительно возросло и Гудсер хотел заняться ими, а Крозье хотел отправить вперед малочисленные разведывательные отряды и послать несколько более крупных охотничьих отрядов на север, в глубь острова, и на юг, на морской лед.
Они крайне нуждались в пище.
Хорошая новость и плохая новость заключалась в том, что они наконец доели последние голднеровские консервы. Когда стюард Эйлмор, по приказу Крозье продолжавший питаться консервированными продуктами и толстеть, не умер ужасной скоропостижной смертью, постигшей капитана Фицджеймса, — хотя двое других мужчин, которым не полагалось
Еще один мужчина умер, исходя беззвучными криками и корчась от жестокой боли в желудке и последующего паралича, — опытный двадцативосьмилетний матрос Билл Клоссон, — но доктор Гудсер понятия не имел, чем он мог отравиться, пока один из товарищей покойного, Том Макконвей, не признался, что тот украл и съел банку голднеровских персиков, которые больше никто не пробовал.
Во время очень короткой панихиды по Клоссону — чье тело упокоилось под грудой камней даже не зашитым в парусиновый саван, поскольку парусный мастер Мюррей умер от цинги и в любом случае лишней парусины не осталось, — капитан Крозье произнес слова не из знакомой людям Библии, а из своей легендарной Книги Левиафана.
— Жизнь у человека одна, и она несчастна, убога, мерзка, жестока и коротка, — нараспев произнес он. — И похоже, всего короче она у тех, кто крадет еду у своих товарищей.
Однако надгробная речь имела успех у людей. Хотя все десять лодок, которые они волокли на санях два с лишним месяца, имели старые названия, данные им в пору, когда «Террор» и «Эребус» еще бороздили моря, упряжные команды матросов немедленно переименовали три тендера и два полубаркаса, которые они всегда тащили во вторую смену, после полудня и вечером (каковую часть дня ненавидели более всего, поскольку тогда приходилось вновь преодолевать путь, уже преодоленный за долгое утро ценой отчаянных усилий), в «Несчастный», «Убогий», «Мерзкий», «Жестокий» и «Короткий».
Крозье ухмыльнулся, узнав об этом. Это означало, что люди еще не настолько изнемогли от голода и отчаяния, чтобы в них притупилась острота черного юмора, свойственного английским матросам.
Когда мятеж начался, первым голос протеста поднял человек, которого Френсис Крозье меньше всего ожидал увидеть в роли своего противника.
Была середина дня, большинство мужчин ушли из лагеря на разведку или охоту, и капитан пытался вздремнуть несколько минут, когда услышал медленное шарканье многих подбитых гвоздями башмаков у входа в свою палатку. Он сразу понял, что случилось нечто, выходящее за пределы обычного набора каждодневных чрезвычайных происшествий. Крадущиеся шаги, пробудившие Крозье от чуткого сна (солнце в любом случае не заходило всю ночь, и в палатке всегда было слишком светло, поэтому не имело особого значения, в какое время суток ложишься спать), не предвещали ничего хорошего.
Крозье надел шинель. Он всегда носил заряженный пистолет в правом кармане шинели, но с недавних пор стал носить двухзарядный пистолет поменьше и в левом кармане.
На открытом пространстве между палаткой Крозье и большой лазаретной палаткой собралось человек двадцать пять. Из-за летящего снега, шарфов и «уэльских париков» некоторых из них было трудно опознать с первого взгляда, но Крозье не удивился, увидев Корнелиуса
Он удивился, увидев людей в первом ряду толпы.
Большинство офицеров ушли с охотничьими и разведывательными отрядами, отправленными Крозье из лагеря утром, — Крозье слишком поздно понял, что совершил ошибку, отослав прочь сразу всех своих самых верных офицеров, включая лейтенанта Литтла, своего второго помощника Роберта Томаса, своего преданного помощника боцмана Тома Джонсона, Гарри Пеглара и прочих, и оставив самых слабых мужчин здесь, в Госпитальном лагере, — но впереди собравшейся толпы стоял молодой лейтенант Ходжсон. Крозье также поразился, увидев бакового старшину Рубена Мейла и фор-марсового старшину с «Эребуса» Роберта Синклера. Мейл и Синклер всегда были славными малыми.
Крозье двинулся вперед так стремительно, что Ходжсон отступил на два шага назад, натолкнувшись на придурковатого верзилу Мэнсона.
– Что вам угодно? — резко осведомился Крозье, стараясь говорить по возможности громче и повелительнее, чтобы хриплый голос не звучал предательски слабо. — Что здесь происходит, черт возьми?
– Нам нужно поговорить с вами, капитан, — сказал Ходжсон. Голос молодого человека дрожал от волнения.
– О чем? — Крозье держал правую руку в кармане.
Он увидел, как доктор Гудсер выглянул из лазаретной палатки и изумленно уставился на толпу. Крозье насчитал двадцать три мужчины и, несмотря на натянутые до самых бровей «уэльские парики» и прикрывавшие лица шарфы, теперь распознал всех до единого. Он их запомнит.
— О том, чтобы вернуться, — сказал Ходжсон. Мужчины подтвердили слова лейтенанта приглушенным нестройным гулом, обычным для мятежников.
Крозье отреагировал не сразу. Одна хорошая новость заключалась в том, что, если бы мятеж принял активную форму — если бы все мужчины, включая Ходжсона, Мейла и Синклера, заранее сговорились силой взять командование экспедицией в свои руки, — Крозье уже был бы мертв. Они приступили бы к действиям в полуночном сумраке.
И единственная другая хорошая новость заключалась в том, что, хотя два или три матроса имели при себе дробовики, все остальное оружие взяли с собой шестьдесят шесть мужчин, отправившихся утром на охоту.
Крозье мысленно отметил, что никогда впредь не следует отпускать из лагеря сразу всех морских пехотинцев. Тозер и остальные рвались на охоту. Капитан так плохо соображал от усталости, что разрешил им уйти, не подумав хорошенько.
Капитан переводил взгляд с одного лица на другое. Самые малодушные в толпе мгновенно опускали глаза, стыдясь встретиться с ним взглядом. Мужчины покрепче духом — как Мейл и Синклер — вызывающе смотрели на него. Хикки уставился на Крозье такими холодными враждебными глазами, какие могли бы принадлежать одному из белых медведей — или, возможно, самому обитающему во льдах существу.
– Куда вернуться? — резко спросил Крозье.
– В лагерь, — заикаясь пробормотал Ходжсон. — Там остались консервированные продукты, уголь и печи. И другие лодки.
– Не порите чушь, — сказал Крозье. — Мы находимся по меньшей мере в шестидесяти пяти милях от лагеря. Вы доберетесь туда только к октябрю — к наступлению настоящей зимы, — если вообще доберетесь.
Ходжсон заметно сник, но тут голос подал фор-марсовый старшина «Эребуса»:
– До лагеря отсюда гораздо ближе, чем до реки, к которой мы тащим лодки, надрывая животы.