Террор
Шрифт:
Что заставляло Бланки идти дальше, даже когда третья нога начала расщепляться (запасных реев, чтобы вырезать четвертую, у них больше не осталось), так это крепнущая в душе надежда, что его опыт ледового лоцмана понадобится, когда они сядут в лодки.
Но если ледяная корка на скалах и голом каменистом берегу стаивала в течение дня — по словам лейтенанта Литтла, температура воздуха порой поднималась до плюс сорока, — паковый лед за прибрежными айсбергами не обнаруживал никаких признаков таяния. Бланки старался сохранять спокойствие. Он лучше любого другого участника экспедиции знал, что на этих широтах каналы во льдах —
И все же от состояния льда зависело не только то, окажется ли Бланки полезным, но и выживет ли он. Если они сядут в лодки в скором времени, возможно, он выживет. Для путешествия на лодке деревянная нога ему не нужна. Крозье давно назначил Томаса Бланки шкипером полубаркаса — командиром над восемью мужчинами, — а если ледовый лоцман снова выйдет в море, он наверняка останется в живых. Коли повезет, они смогут довести свою маленькую флотилию из десяти растрескавшихся, побитых лодок до самого устья реки «большой рыбной», задержаться там на месяц, чтобы оснастить суденышки для речного плавания и — при помощи самого слабого северо-западного ветра и усилий гребцов — быстро двинуться вверх по течению. Преодолевать пороги, знал Бланки, будет трудно — особенно для него, поскольку теперь он на своей хлипкой деревяшке мог нести лишь самый незначительный груз, — но после восьми недель кошмарного похода ато покажется плевым делом.
Если Томас Бланки сумеет продержаться до дня, когда они сядут в лодки, он выживет.
Но Блэнки знал тайну, приводившую в уныние даже такого жизнерадостного человека, как он: обитающее во льдах существо, воплощение Ужаса, преследовало его.
Чудовищного зверя видели вдали каждый день или два, пока измученные люди огибали оконечность широкого мыса, а потом двигались вдоль береговой линии на восток, каждый день после полудня возвращаясь за оставленными позади лодками и каждый вечер около одиннадцати бессильно падая в своих влажных голландских палатках, чтобы заснуть на несколько часов.
Существо следовало за ними. Иногда офицеры видели его в подзорную трубу, когда смотрели в сторону моря. Ни Крозье, ни Литтл, ни Ходжсон, ни любой другой из немногих оставшихся в живых офицеров никогда не говорил тянувшим сани людям про зверя, но Блэнки — имевший больше времени для наблюдений и размышлений, чем все прочие, — видел, как они тихо совещаются, и все понимал.
В иные разы мужчины, тащившие сани в хвосте вереницы, ясно видели зверя невооруженным глазом. Порой он шел позади, держась от них на расстоянии мили или меньше: темное пятно на фоне белого льда или белое пятно на фоне черных скал.
— Это просто один из полярных белых медведей, — сказал Джеймс Рейд, рыжебородый ледовый лоцман с «Эребуса» и ныне один из ближайших друзей Блэнки. — Они сожрут тебя при удобном случае, но в большинстве своем они довольно безобидны. Пули убивают их. Будем надеяться, что зверь подойдет ближе. Нам нужно свежее мясо.
Но Блэнки знал, что это вовсе не белый медведь, каких они убивали время от времени. Это было оно, и, хотя все участники долгого похода боялись чудовища — особенно по ночам или в течение двух часов полумрака, теперь сходивших за ночь, — один только Томас Блэнки твердо знал, что в первую очередь оно возьмется за него.
Трудный поход пагубно сказался на всех, но Блэнки испытывал непрерывные муки —
В первые недели похода, когда еще стояли морозы, кровь, слава богу, замерзала. Но сейчас, когда днем температура воздуха поднималась выше нуля, Бланки истекал кровью, как подколотая свинья.
Благодарение Богу, длинные зимние плащ и шинель скрывали самые ужасные свидетельства кровотечения от капитана и прочих, но к середине июня стало слишком тепло, чтобы оставаться в верхней одежде, когда тащишь сани, и потому тонны пропитанных потом шинелей и шерстяных свитеров были свалены в лодки. Часто мужчины шли в упряжи в одних рубашках и надевали свитера ближе к вечеру, когда свежело. В ответ на вопрос, почему он продолжает ходить в длинной зимней шинели, Бланки отшучивался.
— Я холоднокровный, ребята, — со смехом говорил он. — Холод от земли передается по деревянной ноге в самое мое нутро. Мне не хочется, чтобы вы видели, как я дрожу.
Но в конце концов ему все же пришлось снять шинель. Поскольку Бланки выбивался из сил, чтобы просто не отстать от отряда, и поскольку от боли в стертой культе он обливался потом, даже когда стоял на месте, он больше не мог выносить бесконечные периоды замерзания и таяния всех своих зимних одежд.
Люди ничего не сказали, когда увидели кровь. У всех были свои проблемы.
Крозье и Литтл часто отводили Бланки и Рейда в сторону и интересовались профессиональным мнением двух ледовых лоцманов насчет состояния льда сразу за стеной айсбергов, тянущейся вдоль береговой линии. Когда они снова двинулись на восток, по южному берегу мыса — который выдавался на много миль в море к юго-западу от бухты Покоя и из-за которого их и без того длинный путь к устью «большой рыбной» удлинился, наверное, на лишние двадцать миль, — Рейд высказал мнение, что лед между данной частью Кинг-Уильяма и материком (неважно, соединяется с ним Кинг-Уильям или нет) будет вскрываться медленнее, чем паковый лед к северо-западу, где ледовые условия летом меняются динамичнее.
Блэнки был более оптимистичен. Он указал на то, что айсберги, скопившиеся здесь вдоль южного берега, становятся все меньше и меньше. Некогда мощный ледяной барьер, отделявший сушу от морского льда, теперь превратился в препятствие, не более серьезное, чем скопление низких сераков. Причина в том (объяснил он Крозье, и Рейд с ним согласился), что этот мыс Кинг-Уильяма защищает данный участок моря и побережья — или, возможно, участок залива и побережья — от потока глетчерного льда, который наступал с северо-запада на «Эребус» и «Террор» и даже на берег в окрестностях лагеря. Этот бесконечный натиск ледовых масс, указал Блэнки, шел от самого Северного полюса. Здесь, к югу от юго-западного мыса Кинг-Уильяма, обстановка благоприятнее. Возможно, лед здесь вскроется раньше.