Террористка
Шрифт:
— За что вешать, позвольте узнать? За свободу, которую они тебе же, господин Лебедев, дали?
— Какую к твоей-то матери свободу? — орал Лебедев. — Страну продают, нас продают!
— Скоро жрать нечего будет, — добавил кто-то.
— Да, жрать нечего будет и пить нечего, — добавил ехидно Демократ (так назвала его про себя Оля) и кивнул на уставленный алкоголем и закуской стол.
В это время над Олиным ухом прозвучал мягкий мужской голос:
— Разрешите?
На опустевший стул рядом с Олей сел высокий широкоплечий красавец. Видимо, он только что пришел. В голове у нее был туман, и она не
— Ребята, давайте перестанем спорить, — сказал Дубцов. — Сейчас должны подвезти ящик великолепного рома. Володя, как там? — обернулся Дубцов к Рекункову.
Тот кивнул и вышел.
— Так значит вас, господин Дубцов, не интересует, что нас продали? — грозно спросил Лебедев.
— Так он сам же устраивал эту продажу или способствовал ей, — сказал Демократ. — А ты, Лебедев, сейчас его ром лакать будешь.
Лицо Лебедева налилось кровью, он стал медленно подниматься. Все замолчали. Лебедев поднялся во весь рост, взялся за обшлаг своего бархатного костюмчика и неожиданно гаркнул:
— Да, буду! Свое пить буду, у меня же и уворованное!
— И рэкетиры свое берут? — подковырнул Демократ.
— Я с ними не знаком, не спрашивал, — ответил Лебедев, — но, мне кажется, иногда и они тоже берут мое.
За столом пьяно рассмеялись. Оля наблюдала за Дубцовым. Он был невозмутим.
— Вас ругают, а вы спокойны? — спросила Оля.
— Они не меня ругают. Себя ругают.
— Как это?
— Злятся на свое бессилие, на свою трусость. Ну если ты считаешь, что я обворовал государство и, значит, прихватил твою часть, так потребуй ее. Но боятся потребовать. Всего и всех боятся милые мои русские люди. Только вот так и отводят душу. Себя они ругают. Собственную трусость.
— Что-то очень сложно, — покачала головой Оля.
— А вот и ром! — воскликнул Дубцов.
Один из его охранников внес на плече картонную коробку с темными большими бутылками. Бутылки выставлялись на стол. Тут же вытаскивали пробки и по стаканам, рюмкам, фужерам стали разливать золотую жидкость.
«А ведь этот Дубцов прав, — с горечью думала Оля, — трусы мы все. И моя-то храбрость только в том состояла, что, поругавшись и разведясь с Сережей, — она снова бросила взгляд на ставшего для нее ненавистным генерала, — я уехала к родственникам в Приднестровье. И не живи одни родственники в Душанбе, а другие в Тирасполе, сидела бы я сейчас дома. В Приднестровье от меня понадобилось только пройти двухнедельные медицинские курсы. Вот и все. Потом была встреча со Станиславом, и не будь этой встречи, я давно бы сидела у мамочки».
На некоторое время за столом наступила тишина. Дегустировали ром.
— Действительно, очень приятный напиток, — сказал кто-то.
— А хорошо, Снегирев, в друзьях миллионеров иметь? — вопрос справа.
— Ничего, скоро мы их подвальчики распотрошим.
Дубцов посмотрел на Олю и, встретившись с ее взглядом, заметил тихо:
— Это что-то новое. Какие-то новые настроения. Я эту публику хорошо знаю. Половина из них еще недавно была за демократию и рынок.
— Вы что, верите в эти глупые слова? — спросила Оля. — Демократия, рынок. Ведь все, что происходит,
— Вы поэтесса? — осведомился вежливо Дубцов.
— С чего вы взяли?
— Говорите стихами.
— Неправда. Случайно получилось немного в рифму.
Скоро компания опьянела до свинячьего состояния. Загрохотала музыка. Танцевали все. Но по-разному. Генерал, несмотря на бешеные ритмы, танцевал медленно, томно обняв свою томную же даму за талию. Лебедев с Демократом танцевали что-то среднее между «Яблочком» и твистом. Обе шлюхи вытанцовывали с Вадиком, и этот танец был бесстыдным и порочным. Клава танцевала с Дорианом Ивановичем, а Оля с Дубцовым. Мужчина, надо отдать ему должное, очень красиво двигался. А Оля впервые за много месяцев расслабилась. Ее измученные тело и душа нашли состояние покоя в этих ритмах.
И тут зазвучала гитара.
— Свет, выключите свет! — крикнула Клава. — Для гитары нужен полумрак.
Свет выключили, но свечки никак не могли найти. В темноте взвизгнула какая-то из дам.
— Молодой человек, вы перепутали, — раздался бархатный голос генерала.
— Пардон, пардон, пардон, — послышалось в ответ, и грянул хохот.
Оля чувствовала рядом с собой тяжелое после танцев дыхание мужчин. Ближе всех к ней сидел Дубцов, но он не делал никаких попыток приставать к Оле.
— Пока эти свечи найдут, забеременеть успеешь, — сказала одна из шлюх.
— Небось, Вадик там орудует, — откликнулся мужской голос. — Ты его бутылкой по голове.
— Жалко, — ответил тот же женский голос.
Постепенно вырисовывались фигуры сидевших, и кто-то предложил:
— Давайте вообще свет не включать.
— Женщин и комнат для этого маловато, — резонно возразили ему.
Наконец Клава принесла свечи, и зазвучала песня:
Таганка — все ночи полные огня. Таганка — зачем сгубила ты меня.На глаза Оли навернулись слезы. Потом они хлынули ручьем, и она ничего не могла поделать с собой. Это был очередной приступ сентиментальности. А за ним должен был последовать приступ ярости. Но пока Оля блаженно плакала.
Хором пели блатные песни. После бурных танцев и песен многие протрезвели. К тому же Дориан Иванович открыл настежь окна. Свежий воздух осени заполнял квартиру. Он трезвил и пьянил одновременно.
Ах, это осень, это осень…
Прозвучала последняя песня.
— Господа, хватит петь. Скоро рассвет. Самое гнусное, что может быть для пьющего человека. Давайте встретим его пьяными и допьем все, что тут осталось.
Этот алкогольный призыв получил поддержку. Снова зажгли свет, и Оля пошла в ванную, чтобы «поправить» глаза.
В ванной совокуплялись Вадик и одна из девиц.
— Могли б закрыться, свиньи, — сказала им Оля и прошла на кухню. Там она умылась холодной водой, а тушь с глаз смыла горячей. Она никогда не красила обильно свои густые темные ресницы. Так что все было нормально. Оля почувствовала себя абсолютно трезвой и вернулась к столу.
Все пили и закусывали.
Рядом с Олей опять оказался Дубцов.