Террористка
Шрифт:
Господин Гончаров был неправ, когда рассуждал о том, как она притягательна для мужчин. Сильный пол обычно обходил ее стороной. Красота Оли, нераздельно связанная с силой характера и независимостью, отпугивала их. Лишь один надменный красавец — Сережа — не испугался ее. Он был избалован женским вниманием и не боялся женщин.
Сейчас она ехала в метро и была полностью сосредоточена на изучении физиономий окружавших ее людей.
Рядом с Олей стояла невысокая женщина лет тридцати, с ярко накрашенными губами. Она выискивала симпатичных мужчин, и если находила, то чуть высовывала розовый язык
Оля вспомнила, как она сама в ресторане рассматривала публику. Привыкала к ухоженным мужчинам и сытым спокойным женщинам. С Дубцова все начинается, но едва ли им все закончится.
Мимо Оли к дверям пробирался здоровенный парень в красной куртке. Был он коротко острижен, на правой кисти синела татуировка, но при всей своей физической мощи выглядел он подавленным. Он даже не обратил внимания на сильный толчок в бок. Замухрышистый мужичок в шляпе сначала его толкнул, и только потом рассмотрел и испугался. Его худенькое личико, сморщенное в болезненной гримасе, еще больше сморщилось от страха, но парень прошел, не оглянувшись.
Видно, кому-то крупно задолжал бугай. Не от любви же он так затосковал. А впрочем, почему бы и нет?
В это время Оля почувствовала и на себе пристальный взгляд. Она повернула голову и встретилась глазами с молодым мужчиной лет тридцати пяти с красивыми карими глазами. Он отвернулся. Это было единственное лицо, которое понравилось Оле среди многих сотен лиц в метро.
Если бы он обратился к ней с пустяком — и спросил бы, где расположен ГУМ или сколько сейчас времени, Оля ответила бы ему предельно вежливо. Почему он вызвал у нее доверие? Надо подумать об этом. Оля тоже хотела у всех вызывать доверие.
«Шулер на доверии», — вспомнила она. Именно так называла Вадика Клава. Она рассказывала, что не верит мальчишке, но не в силах противиться его обаянию.
…Дориан Иванович Снегирев вздрогнул, услышав, как повернулся ключ в замке. Дочь свою он боялся больше, чем когда-то бывшую жену. И причину этого страха объяснить не мог. Ну, накричала она него, когда случилась эта история с Клавой; ну, распоряжалась в доме, как хотела… Но в конце концов он был мужчина и хозяин квартиры. Он мог выгнать обеих этих баб, мучивших его, и выгнал бы, но Олины глаза парализовали его, они мучили художника. Втихомолку он писал Олин портрет, но у него ничего не получалось. На листе бумаги появлялись одна за другой девки с зелеными глазами, но к Оле они никакого отношения не имели.
— Здравствуй, папа, — почти нежно сказала Оля, — замок у нас что-то заедает.
— Добрый вечер, дочка, — ответил Дориан Иванович.
— Как-то ты в последнее время странно на меня смотришь, папа.
— Изучаю, дочка.
— О! Зачем?
— Хочу написать, — сконфуженно проговорил Снегирев.
— На портрете, написанном твоей рукой, я обязательно получусь ведьмой, — засмеялась Оля. — А где Клава?
— В твоей комнате, — угрюмо ответил Дориан Иванович.
Оля открыла дверь в свою комнату и сразу попала в горячие объятия жаркой Клавы.
— Я так
Клаве очень хотелось рассказать о Вадике, но она видела, что Оля устала.
— Как там наш Вадик? — спросила Оля из вежливости, но с первых же фраз Клавы, ей, как всегда, стало интересно слушать женщину.
По словам Клавы, Вадик имел черты и ангела, и чертенка. То он гневен и груб, то ласков, мил, терпелив, а однажды, когда у него были деньги, даже купил Клаве цветы.
— Боже мой, — покачала головой Оля, — какой расточительный юноша.
— Сейчас одна роза стоит пять тысяч, — обидевшись за своего мальчика, сказала Клава.
Оля подавила желание рассмеяться.
— Слушай, а есть хотя какая-то закономерность, — спросила она, — в том, когда он ангел, а когда чертенок?
— Есть, — надула губы Клава.
— Ну?
— Сама знаешь!
Тут уже Оля не могла выдержать и рассмеялась. Вместе с ней, но не так весело засмеялась и Клава.
— О, подруга, — перестала смеяться Клава, — помнишь, я говорила, что у него руки женолюба. У него оказались просто волшебные руки. Я так жду встреч с ним.
Бабенки загрустили. Обе они ждали встреч.
Поужинали вдвоем. Дориан Иванович удалился в свою комнату, демонстративно не глядя на Клаву.
— Он хоть ест? — спросила Оля, кивнув в сторону отцовой комнаты.
— Только когда меня нет, — ответила Клава, — жалко мужика, мучается он.
Дориан Иванович действительно мучился, но вовсе не из-за того, что Клава предпочла ему молодого мальчика. Такое в его жизни происходило не впервые. Он мучился потому, что старость пришла к нему гораздо раньше, чем он ждал. Мучился потому, что внезапно понял, что любит свою единственную дочь и боится за нее. Ревнует ее. Сегодня ей звонил мужчина, но из ревности Дориан Иванович ничего не сказал об этом Оле.
Поужинав, Оля прилегла на диван, под лампу с желтым абажуром и стала читать «Страну негодяев» Есенина.
Я ненавижу Россию И буду ненавидеть ее тысячу лет. Потому что я хочу в уборную, А уборных в России нет.Откровенно признавался один из героев этой поэмы. Уборные с тех пор в России появились, но люди с подобным складом ума не успокоились.
Вкрадчиво прозвенел приглушенный телефонный звонок.
— Ты! Ты где? Там же? Я еду. Поздно? Чушь! Я еду!
Клава невольно слышала эти восклицания и произнесла почти с завистью:
— Похоже, моему Вадику далеко до твоего.
— Закрой за мной дверь, — сказала Оля.
Ей очень не хотелось возиться с ключами.
На улице она поймала машину. Оля была так возбуждена, что не сразу почувствовала угрозу во взгляде парня. Он раза два повернулся и в упор посмотрел на нее.
— Спешишь к мужику, — не спросил он, а сказал утвердительно. — А если не доедешь?