Террористы
Шрифт:
В конечном счете, Фрегат оправдывал свое название: он и в самом деле напоминал кают-компанию безумного корабля.
Из первого выпуска Гатчинской авиашколы остались в живых только двое – он сам и полковник Эрнст Леман. Так что Ландо почти не с кем было советоваться, когда придумывал сверхдальний аэроплан.
Первые наброски он сделал еще в Швейцарии, где Таню выпустили из тюрьмы и лечили от маниакального психоза.
Аппарат мог подниматься на большую высоту, двигаться с неслыханной скоростью 140 километров
В отличие от российских авиаторских кругов, братья Райт, Фарман и Блерио, высоко ценили усилия Ландо.
Он был как никто близок к цели.
Отец Татьяны, якутский вице-губернатор, приехал в Швейцарию, чтобы навестить дочь и обсудить перспективы ее лечения.
Леонтьев обладал медвежьей фигурой, грубым лицом норвежского шкипера в бакенбардах и маленькими, вечно слезящимися глазами, отчего казалось, что вице-губернатору всех и все жаль. А также странной привычкой (совсем не по чину) вставлять в речь жандармскую лексику: «Разрешу себе вас проинформировать…», «Разрешу себе вам доложить…»
Об аэроплане расспрашивал Ландо в таком же духе:
– Предполагаете, что данное дело чуждо политического элемента?
Убедившись, что чуждо, увлекся Максимовой идеей.
Леонтьев мечтал использовать аэропланы для переброски грузов на дальние зимовья в связи с программой развития русского Севера. Это уже делали американцы на Аляске.
– Разрешу себе вас проинформировать, сударь, – сказал он однажды Ландо, – что вам на строительство аэроплана выделяется десять тысяч рублей.
И выписал чек.
Максим обрадовался, но вскоре понял, что вице-губернатора не столько привлекает авиация, сколько беспокоит судьба дочери. Отцу Тани казалось, что дело с аэропланом отвлечет дочь от мании истреблять окружение государя.
Штабс-капитан уже приобрел моторы на заводах Антуанет, а также пахнущие лаком пропеллеры и кое-что из оснастки. Однако вскоре с Таней вышла уголовная неприятность, – ах, а разве могла не произойти! – и он вынужден был прерваться.
Глава 6. СКВОЗЬ ВРЕМЯ
Российская Империя, Москва, 1905 год, 2 февраля
Перед закрытием «Балчуга» сытые и подвыпившие, изобретатель и эсер сидели у самовара. Каляев откидывался на спинку кресла и манерно прикрывал глаза ладонью. Изобретатель говорил ему такие слова, после которых было дальше страшно жить. Даже думать страшно, дух захватывало!
Отправиться в другую эпоху? Да еще с помощью этих, почти игрушечных аппаратиков, похожих на золотые яйца с елки?
Ландо называл приборы синхронизаторами нелинейного доступа, СНД. Владельцу они открывали путь в третье измерение Времени.
Аппараты, вообще-то, потрясли Каляева. И не только тем, что позволяли перемещаться. Если надо, ты становился невидимым. Они давали связь на далекое
Это были чудо-приборы.
Каляев быстро научился, как с ними обращаться и получил несколько штук для членов еще не созданного отряда.
Только зачем для обновления России ехать в другой век? Не легче ли исправить ошибки здесь и сейчас? Разоблачить провокаторов, нанести точные удары по самодержавию. Ведь главное – свергнуть монархию, которая тяжким грузом висит на стране, вопреки прогрессу.
Террористом двигала жажда мести.
Насмотревшись, как расправляются с другими бомбистами, пережив ожидание казни, Каляев желал теперь одного – превратить Боевую организацию в мощный, невидимый, неуязвимый иезуитский орден. И кромсать, резать, душить, рвать на части царских сановников.
Македонские мечты о тотальном, всеочищающем терроре, который вызовет революцию, теперь казались как никогда реальными.
Но Максим поставил вопрос ребром: либо Иван Платонович отказывается от попыток изменить равновесие 1905 года, либо пусть возвращается в Шлиссельбург. Там его всегда ждут.
Обратно в крепость Каляеву не хотелось.
– Я вытащил вас из петли не для дискуссий о судьбах России, – жестко говорил Максим. – И место, куда вы отправитесь, вас не обрадует. Даже крупно огорчит. Там общество зашло в тупик, и нужно сменить власть. Вы умны, образованы, смелы. Вы владеете многими формами политической борьбы. Придется изменять ситуацию умно и тонко, и не одной только силой.
Каляев не понимал, откуда Максиму известно про будущее, но дальше спорить он не посмел. Ландо рассуждал грамотно и жестко, и логика его понемногу успокоила эсера.
Когда же Ландо сделал предложение по кандидатам в члены отряда, Иван Платонович не мог скрыть радости. В будущее отправятся те, на кого он мог положиться. Только с Богровым Каляев не был знаком.
– Кто таков этот Дмитрий? В партийных списках не числится. Меньшевик? Кадет?
– Скорее всего, провокатор, – говорил Ландо, – еврейской национальности, на охранку работал, но убил Столыпина.
– Самого гофмейстера Двора? – поразился Каляев. – Один? Не может быть! Когда же?
– Извините, через шесть лет после вашей казни.
С Каляевым в будущее отправлялся также полковник Зубатов из жандармерии. Как посредник. Он легко ладит как с высоким начальством, так и с пролетариатом.
Каляеву стало противно из-за жандарма, но он промолчал.
– А Борис? – спохватился он затем. – Почему вы не привлекаете Савинкова? Это гений террора!
– Не могу, – ответил Ландо. – Это не его игра.