Терская клятва (сборник)
Шрифт:
– Здравия желаю, гражданки! В чем дело? – спросил он с недоумением.
Тетка Василиса нахмурилась.
– Мы кур для варева принесли. И поговорить хотели.
– Я – политрук роты. Выношу благодарность за сознательное отношение к армии. А разговорчики – это в другом месте…
По ироничным взглядам бойцов Ефросинья поняла, что этого командира не очень уважали. Нечто отталкивающее было в его грубом лице, в голосе, в жестах длинных рук. Ей стало еще неприятней, когда уловила на себе навязчивый взгляд.
– Как вас зовут, девушка?
– Зачем это? – осадила Ефросинья.
– Вопросы задавать
Солдаты почему-то стали подниматься на ноги и вытягиваться. Ефросинья заметила за плечом политрука твердо шагавшего по берегу военного с шевроном на рукаве и «шпалой» в петлице, сопровождаемого двумя молодыми офицерами и усатым старшиной с полевой сумкой через плечо. Ефросинья догадалась, что это и есть ротный командир. Его, по всему, тоже заинтересовало появление хуторянок. Расслышав последние фразы политрука, подходя, он спросил:
– Кадровые вопросы решаете, Егор Степанович?
Комиссар обернулся, неприятно меняясь в лице. Узкие губы его стянулись в ниточку. Он наигранно помолчал и не к месту ответил официальным тоном:
– Провожу разъяснительную работу среди населения.
– Ну, и как?
– Жду ответа от этой девушки, товарищ капитан.
– Думаю, напрасно, – бросил командир и улыбнулся пожилой казачке. – Каждый должен заниматься своим делом.
– Мы делаем общее дело. Сейчас у всех одна задача – разгромить фашистов! – возразил политрук и с суровым видом ретировался обратно, в спасительную тень дерева.
– Рта не дал открыть… – проворчала тетка Василиса, метнув взгляд в спину уходящего. – Мы с доброй душой, а он шипит, как змей…
Капитан был видный собой: подтянут, чернобров, с короткой щетиной на лице, с уставшими и как будто опаленными большими темными глазами. Узнав в чем дело, он позвал кашевара, и когда тот принял кур и удалился, благодарно пожал женщинам руки:
– Я из станицы Старопавловской. Терский казак. Ивенский Александр Матвеевич.
– А меня Герасимовной зови. А это – Фрося. Вот хорошо, что ты нашенский. Вчера по хутору немцы пылили, а ноне вы зашли. Просвети нас, дорогой человек, что к чему. Чего ждать?
– Сам не знаю. А врать не хочу. Фронт не устоялся. Враг наседает. Приказ дан держать возле вашего хутора оборону. На южном берегу, где мастерские.
– Небось, возле переправы?
– Так точно.
– В Гражданскую войну там тоже не раз цокались. А почему, сынок, другие части отступают? Али числом немцы берут?
– И людей, и техники у фрицев больше. Вот в чем суть! Бьемся мы честно, по кустам не прячемся. Нас, мать, упрекать не в чем … Укомплектованность роты всего на семьдесят процентов. Пополнение неопытное. Но все равно уничтожаем врага!
– Маловато вас, сынок, – со знанием дела заявила казачка. – В двадцатом году возле брода две сотни казаков отбивались от матросов. И то не хватило. А как же вы?
– Загадывать не будем, – уклонился Ивенский от ответа. – Скажите, лесной остров на том берегу проходим?
– Дюже заросший, но дорожки набиты. Одно время там схимник в хатенке бревенчатой жил.
– Полки занимают позиции по Тереку. Сломим фашистам хребет и погоним восвояси.
– А Пятигорск еще наш? – тая надежду, спросила Ефросинья.
– Неделю назад или больше – оставили…
Сердце Ефросиньи неприятно заныло. И ни о чем больше не думалось, – всеми мыслями была сейчас там, с родными. В который раз упрекала себя, что зря отпустила Пашеньку со свекром. Фронт отрезал их друг от друга…
Неожиданно откуда-то сверху долетел звонкий юношеский голос.
– Товарищ капитан! Рама!
Ефросинья вздрогнула и, подняв голову, заметила на верхней ветке дуба наблюдателя с биноклем.
– Рота! Слушай мою команду! Всем в укрытия! – зычно крикнул Ивенский и, прощально кивнув хуторянкам, бросился к минометным расчетам. Бойцы вскочили, разобрав оружие, разметались по ложбинам и кустарникам, по огородам. Берег быстро опустел. Задержались только кряжистый старшина и трое артиллеристов, толкавших пушку в заросли лозняка. Ефросинья догадалась, что появление самолета-разведчика означает скорую опасность – налет бомбардировщиков…
В своем саду она обнаружила десятка два солдат. Служивые без стеснения рвали с зимней яблони зеленоватые плоды и, впиваясь зубами в сочную плоть, рвали зубами, жевали так, что трещало за ушами. Ефросинья понимающе посмотрела, – пусть лакомятся, нисколечко не жалко. Но, как подобает рачительной хозяйке, предупредила:
– Дерево старое – ветки не ломайте!
– Ни за что на свете! – отозвался кривоногий хлопец в побелевшей от солнца пилотке и смело зашагал рядом. – Поступайте в нашу роту, барышня. Приглашаю вас лично как гармонист. Сразу боеспособность личного состава, особенно моя, повысится. Будем любоваться на вашу красоту и – сокрушать врага!
– Отставить, Щеглов! – приструнил острослова сержант с длинными запорожскими усами. – Вин у нас скаженный, гражданочка. Язык – помело. А яблочки дуже гарни. Як у нас, на Кубани…
И бойцы, провожая восхищенными глазами эту молодую красивую женщину, перестали жевать, забыли в эту минуту, наверно, не только о яблоках, но и о войне. А Ефросинья шла, еле сдерживая слезы, подавленная и опустошенная известием о том, что родной город топчут фашисты…
Присутствие рядом красноармейской роты придало бригадиру смелости. Он объявил по дворам, что колхозные работы возобновляются. Ефросинья с Натальей получили наряд на уборку винограда, и с утра направились к дальней колхозной клети.
Ни облачка на подернутом пыльной наволокой небе. Виноградные листья от жары поникли, где поржавели и скрутились, где продырявились. Ближние ряды уже были пусты, сборщицы работали посередине участка. Выяснилось, что бригадир в отъезде – его на подводе забрал Сашка по вызову военного, и потому никто не торопился. Казачки частенько отдыхали, собираясь в кружок под тенью кустов.
Ефросинья, пряча голову в туго повязанной косынке под разлапистыми листьями, срезала кисти острым садовым ножом, загодя наточенным свекром. Сильванер был еще кисловат, не до конца вызрели ркацители и «дамский пальчик», но гроздья саперави и муската источали нежный аромат и оставляли во рту чудеснейшую сладость.