Тертон
Шрифт:
— Этот плащ… Я видел его на чаринчанах! Такие плащи носила элита Чаринска, когда делала подношение Серым!
Это воспоминание сверкнуло в мозгу ярчайшей молнией. И тут же потухла, как и все прочие воспоминания.
Дарен и Мира молчали. Ждали вердикта.
И Стас продолжал:
— Эта машина… Она похожа на печатную… нет, на маленький ткацкий станок! На нем надо что-то шить? — Его озарило: — Кукол?
Не дождавшись ответа, глянул на сетчатую маску. Он видел ее на ком-то… ком-то знакомом и незнакомом одновременно. Ком-то,
— Эта сетка…
Заговорила Мира:
— Надень ее на себя, Станислав! Думаю, она будет тебе к лицу! Правда, Дарен?
— О да, Мира! В той жизни, Станислав, ты искал потерянное, вот и сейчас продолжишь делать то, что умеешь…
— Я буду, — начал Стас и запнулся, напрягая память. Нужное слово вынырнуло из омута бессознательного. — Я буду… Гончим?!
Он обернулся к Дарену и Мире.
— Вы предлагаете выбрать профессию? Или подносить Серым, или делать куклы, или быть Гончим?
Те не смутились. Мира проговорила:
— Да.
У Стаса похолодела спина, а внутренности сжались.
— Кто вы такие?
— Утешители, — ответила Мира. — Мы утешаем и помогаем найти путь заблудшим. Надень-ка эту сеточку!
«…Надену и превращусь в лича!» — в ужасе подумал Стас.
Мира взяла маску обеими руками и поднесла к лицу Стаса. Она продолжала улыбаться материнской улыбкой. Дарен держал плащ за плечи и тоже улыбался.
Стас сделал шаг назад. Повернулся и выбежал из гостиной, из дома, помчался во весь дух к стене с проломом — назад в туманный мир, полном чудовищ и страдающих людей. Подальше от ужасного выбора.
Ни Дарен, ни Мира его не преследовали.
Глава 64
Перепутье-5
Бежал долго — не столько из-за страха, сколько из-за отсутствия усталости. Здесь Стас не испытывал ни голода, ни жажды, ни утомления. Нет, какое-то чувство утомления присутствовало, но было слабым подобием настоящей усталости. Он тяжело дышал, пока бежал, даже потел, но все это было чуточку ненастоящим…
И после всего этого нужно продолжать верить, что Перепутье — единственный реальный мир?
Он пересек пустошь и углубился в руины. Все застилал вечный туман. Стоял день. Чудовищ нигде не было видно, но временами встречались небольшие группки блуждающих «слепцов». Стас присел на каменную плиту, полого торчащую из черной земли. Отдышался. Наклонился и зачерпнул пальцами почву — она была жирная, чуть влажная, рассыпчатая. И совсем не издавала запаха…
— Кладбищенская земля, — пробормотал Стас. — Подумать только!
Вдали послышалось тихое пение. Что это? Колыбельная? В мелодии проступали странно знакомые нотки… Он уже слышал эту песню, но когда и где?
Когда-то очень, очень давно.
Поднялся, отряхнул ладонь и пошел по завалам на звук. Перебравшись через груду строительного мусора, спустился в узкую ложбину между
Он сразу ее узнал, хотя она сидела к нему спиной, скорчившись, уткнувшись лицом в колени. Она напевала колыбельную, которую Стас слушал в далеком детстве.
— Мама, — спокойно произнес Стас, но сердце застучало как отбойный молоток.
Она не отреагировала, продолжая напевать, и тогда Стас осторожно потряс ее за плечо. Она оторвалась от колен, оглянулась в недоумении. Ее глаза были обычными человеческими глазами, и в них отражалось мутное желтое небо — и не было самого Стаса.
Она не была зрячей.
Мама была такой, какой он ее запомнил во время последней встречи. Усталая, с ранними морщинами, печальная.
Не выдержав, Стас затряс ее:
— Мама! Это я!
— Кто это? — прошептала она, тщетно ища того, кто ее побеспокоил.
Стас отступил, а мать встала и, горбясь, пошла по ложбине в одной ей известном направлении. Не замечая стоявшего рядом человека.
— Ты не видишь? Это я, Стас, твой сын! — заорал Стас. Накатила дурнота.
Мать остановилась, повела головой. Будто прислушивалась.
— Сынок? — вдруг сказала она.
— Да-да! Это я…
Но она его не видела. Однако все же как-то чувствовала…
— Я не вижу… — произнесла она. — Не вижу, где ты… Но знаю: ты где-то рядом. Я устала тут бродить… Этому нет конца… Ночью приходят чудовища… Рано или поздно доберутся до меня, а потом — не знаю, что будет потом… Я просто сижу здесь тихонько, пока они проходят мимо.
Она повела рукой, наткнулась на грудь Стаса, но повернулась и продолжила водить ладонью в пустоте.
Стас снова стал задыхаться — но не от усталости. Она его не видит, не слышит и не ощущает! Он ничего не может ей сказать, а сколько всего хотел бы сказать!
— Я боюсь идти дальше — туда, куда указывают великие, — продолжала говорить мать. — Но вот я тебя чувствую, ты здесь? Если бы ты умер, я бы тебя увидела, разве нет? Ты нашел способ заглянуть сюда?
«Нет, я тоже умер», — подумал Стас с мучительной болью в сердце.
— Думаю, пора мне, — сказала мать, обращаясь к пустоте. — Пора идти… хватит ждать…
Тишину разорвал далекий, но могучий звук — пение ганлина. Стас узнал бы его из тысячи. Протяжный и заунывный звук прокатился под небом, и туман начал рассеиваться. За грудой бетонных обломков на фоне поредевшей туманной пелены вновь проступили контуры разноцветных титанов, слившихся в объятиях друг друга, пьющих кровь из черепов, глядящих на мир под ними тремя вытаращенными глазами.
Стас отчаянно размышлял. Отвести мать к Мире и Дарену? Там нет тумана и чудовищ, а утешители живут в доме, как две капли воды похожем на дом Думовых… Стас подозревал, что приведи утешители кого-то другого, этот кто-то увидел бы собственный дом… Неважно. Вести туда мать нельзя — эти двое предложат тот же выбор.