Теряя себя
Шрифт:
Бог мой, они свободны?
— Не совсем, — говорит Рэми, и я понимаю, что произнесла это вслух. Перевожу на него настороженный взгляд, опасаясь, что моя реплика может вызвать недовольство, но Господин напротив, спокоен и совершенно бесстрастен. — Их так называемая свобода относительна, ведь все они работают на нас и во имя нашего комфорта. В основном различный обслуживающий персонал, доноры, низшие служащие, называемые люмпенами. И прекрати так на меня смотреть, рабство придумал не я. Если ты изучала историю, Джил, то должна знать, что люди тоже не гнушались пользоваться своим преимуществом над другими, используя их труд для своих благ. Что ты подразумеваешь
— Свобода — это право выбора, — я произношу это, едва сдерживая злость, но Хозяин настолько проницателен, что не может не заметить этого. Он снисходительно ухмыляется, наверняка забавляясь моими эмоциями и чувствуя свое превосходство надо мной, глупой девчонкой, решившей, что она сможет достойно вести полемику с человеком, на глазах которого менялись эпохи.
— Право… выбора… Хм, любопытное заявление, учитывая то, что это право довольно относительное явление, ведь так или иначе оно ограничивается установленными законами, моральными нормами, правилами поведения, в конце концов. На самом деле свобода — это самая сильная иллюзия, Джиллиан, в которую мы продолжаем упорно верить.
— Все, что вы перечислили, Господин, это вынужденные ограничения, чтобы люди не деградировали, превратившись в асоциальные элементы.
— Похвально, Джиллиан, твоя любовь к чтению дает плоды. Как ты думаешь, может поэтому люди не должны иметь права выбора? Чтобы не превратить мир в хаос? Только подумай, сколько цивилизаций погибло по их вине, сколько людей убито в междоусобицах и войнах: из-за зависти, алчности, властолюбия, кровной обиды, тщеславия.
— Это не лучшая сторона человечества, согласна. А как насчет сострадания, милосердия, самопожертвования, любви, — последнее слово я произношу намного глуше, будто стыдясь его перед Хозяином и опуская голову низко-низко. Мои щеки алеют от смущения, когда я чувствую на себе его пронзительный взгляд, затем сменившийся на ироничную ухмылку.
— Интересно, мы начали со свободы, а закончили наивными человеческими чувствами, как бы иронично это не звучало, тоже лишающими вас выбора. Вы становитесь заложниками их и забываете о собственной гордости, оправдывая свою слабость святостью добродетели. Твое простодушие, ma petite, раздражает, ты можешь ненавидеть нас за то, что мы лишаем вас так называемой “свободы”, используя в своих целях и для собственных благ, но сама не сможешь распорядиться этой самой “свободой”, если она у тебя появится.
— Неправда. Я могу, я была свободна.
— Где? — Рэми перебивает меня, довольно резко, несдержанно, подаваясь чуть вперед и вынуждая посмотреть на себя. Его глаза источают холодное презрение, словно я не понимаю очевидного, которое вот оно, на поверхности. — Дай угадаю, в колонии, где твой выбор ограничивался тем, по какой дороге ты пойдешь домой: через пруд, либо по улице, кратчайшим путем. И раз уж на то пошло, был ли выбор у твоей подружки, когда она позволяла хозяину кафе иметь себя? Был ли выбор у ТЕБЯ, когда он лапал тебя потными руками? Отвечай, Джил. Что изменится в случае, если я тебя отпущу и ты вернешься в свою любимую “Изоляцию”? Вот именно. Ни-че-го. Так что давай прекратим все эти разговоры о свободе.
Его слова настолько унизительны, язвительны и грубы, что я едва сдерживаю слезы, кусая губы и мотая головой. Не хочу, не хочу, не хочу слушать его. Все, что он говорит, ложь, заблуждение, глупость, ведь я принадлежала только себе. Себе, и никому больше. Слышите?
— Так вот, моя маленькая наивная девочка, свобода — это отсутствие зависимостей, ограничений, запретов,
Машина плавно останавливается, но мы продолжаем сидеть, теперь уже молча. Я — переваривая его слова, а Рэми, быть может, ожидая моей ответной реплики, которая застряла в горле комом обиды и подкатывающего разочарования. Ведь в его высказываниях, как бы я не хотела этого признавать, есть капля истины — свобода — это всего лишь иллюзия.
— Надеюсь, ты помнишь правила: старайся не отставать и не поднимай глаз, — Рэми одергивает манжеты рукавов, поправляет пиджак и, бросив на меня предупреждающий взгляд, выходит из машины. Не ждет, точно зная, что я не потеряюсь, и вступает на булыжную мостовую, ведущую к огромному зданию, с королевским достоинством. Территория его огорожена высокой живой изгородью, подстриженной будто по линейке, а само строение сочетает в себе греческий стиль, разбавленный современным дизайном. Высокие колонны и белоснежный камень, статуи, врезанные в стены, бесконечные ступеньки лестниц и потолок с декоративной лепниной, привлекший меня своим благородством. Из-за узкой юбки я едва успеваю за Хозяином, стараясь смотреть только под ноги, но против воли осматриваясь вокруг и ничего не понимая.
Я думала, что это будет обыкновенный прием, на подобие того, где я познакомилась с Катриной, но напротив, мы проходим зал за залом, комнату за комнатой, а на нашем пути попадаются разве что слуги, уважительно расступающиеся и склоняющие голову. Ни звуков музыки, ни людского шума — ничего, только гулкие шаги Господина и звонкий стук каблуков по мраморному полу, сопровождающие нас до самых дверей, которые тут же открываются, впуская нас в просторную залу. Тайком поднимаю глаза и осматриваю огромную круглую комнату с высоким куполообразным потолком из затемненного стекла, позволяющего видеть небо. В самом центре ее расположен круглый стол, за которым сидят пятеро мужчин и одна женщина. Все они, при нашем появлении, встают со своих мест и опускают голову, терпеливо дожидаясь, когда Рэми подойдет к свободному стулу и, коротко кивнув, позволит им сесть. Я же встаю по его правую руку, чуть позади, скопировав положение у стоящих около своих хозяев девушек, по-видимому предназначенных для “перекуса”.
Я так хочу повнимательнее рассмотреть всех, но, помня наставления Господина, покорно опускаю взгляд, концентрируясь на руке Рэми, свободно лежащей на подлокотнике высокого стула. Его перстень с черным ограненным камнем то и дело поблескивает от попадающего на него света, исходящего от многочисленных круглых светильников.
— Начнем? — тихий голос Господина взрывает наступившую тишину, и я напрягаюсь, инстинктивно пододвигаясь ближе к нему и словно ища у него защиты. Понимаю, что нахожусь в комнате с самыми древними вампирами, входящими в Совет Девяти, и испытываю что-то наподобие благоговейного страха, ведь каждый из них — это целая история — от начала и до конца. — Есть какие-нибудь факты, о которых я должен знать?
— Ничего нового, — при звуках знакомого голоса отрываюсь от разглядывания перстня и нахожу его обладателя за столом. Он сидит практически напротив, между отвратительно грузным мужчиной и единственной женщиной в Совете и, когда я останавливаюсь на его лице, наконец узнавая, бросает на меня откровенно изучающий взгляд, от которого становится не по себе. Пронзительно ледяной, с нотками скрытой жестокости и, я бы даже сказала, садизма, он пробирает до костей, вынуждая меня опустить голову. — Ты подумал над моим предложением, Дамиан?