Тесей. Бык из моря
Шрифт:
Женщины, которыми не совсем овладело безумие, начинали отставать от шествия бежавших менад уже на нижних гребнях. Они срывали звериные маски и, оставляя мистерию жаждущим, бродили в какой-то дремоте или забытьи по склону, отдаваясь мечтам о любви.
«Вот здесь, – думалось мне, – я и найду ее». Мы – гости в этих краях и уже совершили все, что положено. Она, конечно, предпочтет пропустить то, что будет дальше. Поэтому я направился вверх вместе с остальными. Вино наполняло меня, и в праздничном оживлении я забыл о вчерашнем горе. Все это – дело землепоклонников, а чужакам достаточно радоваться. Откуда-то издали, из-за гребня, донесся тонкий и пронзительный – похожий на птичий – крик менад, окружавших царя. Но все это
Мы шли, взявшись за руки, пели, кричали и передавали друг другу вино. Сблизив головы с соседом-минойцем, даже успели обменяться повествованиями о жизни и поклясться в вечной дружбе. Скоро мы добрались до кромки снега, разбросанного отдельными пятнами на влажной земле посреди еще бурой травы. Пригнувшись, мы стали натирать лицо снегом, чтобы охладиться после выпитого вина и долгого подъема.
Распрямившись, я заметил впереди бесчисленные следы на снегу, растоптанную лозу, сломанную флейту. Должно быть, они бросили колесницу где-то внизу, когда почва стала каменистой; чуть поодаль алело пятно – видимо, кто-то из девушек обронил платок. Но, приблизившись, я обнаружил, что это олененок, а точнее, то, что от него осталось. А осталось так мало, что и опознать было трудно. Однако невдалеке оказалась голова. И тут я замер от увиденного, кровь остановилась в моих жилах.
Что-то холодное разбилось о мою шею, и я повернулся, чтобы узнать, в чем дело. Как раз надо мной, из небольшой сосновой рощицы на склоне горы, из-за деревьев донесся смешок, я заметил очертания девичьего тела. Рука моя нащупала в волосах крупинки снега. Я вскрикнул и побежал.
Сосны стояли настолько тесно, что иглы слежались сухим и мягким пластом. Девушка с визгом перебегала от ствола к стволу, отчасти играя, отчасти в испуге. Я застиг ее на краю небольшой лужайки, и, обнявшись, мы покатились вниз. Это была наксийка с глазами-терновинками и чуть вздернутым носом. Не знаю, как долго мы там оставались: власть Диониса распространяется и на время. А потом я услышал над головой хихиканье и увидел девушку, подглядывавшую за нами сверху. Пришлось подняться, чтобы заставить ее заплатить за обиду. Так нас стало трое, и время вновь исчезло неведомо куда; все долгое напряжение, груз постоянной опасности, воинская жестокость и заботы царя разом оставили меня. И уже единственным благом казалось – лежать на склоне живой горы и вместе с птицами, козлами, волками, выползающими на солнце змеями и весенними колокольчиками впитывать крепкий мед из ее нескудеющей груди и просто дышать, не думая ни о чем.
Потом мы лежали в полудреме, над нашими головами, негромко вздыхая, колыхались в синеве зеленые ветви; вдруг ветер донес издалека безумный пронзительный вопль, взвившись, он резко оборвался. Несмотря на это, в лесу повсюду слышались бормотание, звуки поцелуев, возня и стоны, далеко прогнавшие тишину. Я тоже потянулся к девушке рядом со мной. Что проку думать? Эллину нечего сказать человеку с такими глазами, как у нее.
Так пробегало волшебное время Диониса, и солнце, спешащее домой, опустило на холмы золотой покров. Те, кто был потрезвее, начали говорить, что ночь застанет нас в горах, если не поторопиться. И мы направились домой под ясным сводом, желтевшим над пурпурными островами; распевая старинные песни, мы поднимали к небу донца винных кувшинов, не выпуская руки девиц, но, когда начались селения, они тихонечко ускользнули.
В Наксосе уже горели светильники. Долгий путь изгнал вместе с потом хмель из моего тела; конечности мои отягощала добрая молодая усталость, веки отяжелели. Я поглядел на дворец, освещенный множеством факелов, и решил, что, встретившись с Ариадной, не стану задавать вопросов и сам отвечать не буду, чтобы остаться друзьями. Теперь она, должно быть, в ванне; я и сам предвкушал горячую воду и душистое
Сумрак сгущался, и вечерние облака уже опалил снизу огонь, а мы все еще были на деревенской дороге, извивающейся между масличных рощ. Девушки уже разошлись по домам, и песни смолкли. Все шли по двое и по трое, вдруг мой юный спутник взял меня за руку и потянул с дороги в поле. Все мужи вокруг разбрелись по теням; оглянувшись, я заметил призрачную белизну, стекавшую по склону и терявшуюся между деревьями. Мужи опускались на землю, выбирая места, не засеянные ячменем. Я взглянул на отозвавшего меня юношу, тот тихо сказал:
– С ними лучше сейчас не встречаться.
Я сел, выжидая, и стал наблюдать за сумеречной дорогой – никто ведь не запрещал мне смотреть. Наконец они появились – шатающиеся, спотыкающиеся, бредущие словно во сне. На некоторых еще оставались маски, и свирепые морды леопардов и рысей круглыми глазами смотрели вперед, поддерживаемые нетвердыми шеями; иногда шествие становилось пореже, и тогда я видел утомленные рты, полузакрытые глаза. Дудки и кимвалы влачились по земле, в длинных, слипшихся от крови прядях запутался вереск.
Кровь пятнала их, как свору пантер: нагие руки, груди, одежду. Пятна на ногах запорошила бледная пыль, но руки были темны от крови, присохшей к пальцам и оставившей потеки на запястьях. Древки тирсов они волокли за собой, как раненый воин, копье было заляпано кровавыми отпечатками. Прикрыв рот ладонью, я отвернулся. Юноша-наксиец был прав: незачем подходить ближе, удачи это не принесет.
Они шли, казалось, долго-долго. Шаркали ноги, отлетали с дороги слепо отбрасываемые камни, споткнувшиеся охали, цепляясь за соседок. Потом звуки удалились, и, поглядев снова, я увидел, как они растворяются в тенях за изгибом дороги. Я поднялся, не услыхав звука колес, остановился, прислушиваясь.
Это возвращалась пустой позолоченная колесница. Легкую теперь повозку, взяв за дышло, без труда тянули два мужа. Они сняли с голов тяжелые бычьи рога, но, не имея другого платья, остались в леопардовых шкурах. Изредка, обмениваясь короткими фразами, словно два пахаря, проведшие целый день на поле, они шагали вперед – пара темноволосых наксийцев, юноша и старик.
Колесница проехала, за ней никто не следовал; это был конец, и я собрался было идти. Но, встав на ноги, снова заглянул внутрь повозки. Она не была пуста, в ней лежало хрупкое тело, безжизненно вздрагивавшее на ухабах. Я заметил порванную синюю юбку, небольшую ступню с высоким подъемом, розовую кожу на пальцах и пятке.
Выбежав из-под деревьев, я ухватился за край колесницы. Мужчины, ощутив мою тяжесть, остановились и оглянулись. Молодой проговорил:
– Незнакомец, твой поступок не принесет тебе удачи.
Старший продолжил:
– Оставь ее до утра в покое. В святилище с ней ничего плохого не случится.
– Подожди! – сказал я. – Я сам знаю, что несет мне удачу. Что вы с ней сделали? Она мертва?
Оба переглянулись.
– Мертва? – переспросил молодой. – С чего бы?
А старший добавил:
– Наксосское вино не причинит ей зла. Оно всегда хорошее, а лучшее мы приберегаем для нынешнего дня. Пусть лежит, не тревожь ее сон. Пока он не кончится, она остается невестой бога.
По тому, как он говорил, я понял, что передо мной жрец. Не знаю почему, но я понял и то, что он овладел ею на горе. Отвернувшись от него, я заглянул в повозку.
Она лежала на боку, припав к маске с бычьими рогами, которые мужи сняли, чтобы легче было идти. Волосы ее рассыпались, словно у спящего ребенка, но кончики прядей слиплись. Веки покойно прикрывали глаза, ниже темных ресниц розовела щека. По ним да еще по нежной груди, что покоилась на согнутой руке, я узнал ее. Губ я не видел, их покрывала запекшаяся кровь. Но рот был приоткрыт. Она тяжело дышала. Я заметил кровь и на ровных зубах. Я пригнулся, изо рта ее пахло скверной и вином.