Тесные комнаты
Шрифт:
– Неправда, Сид. Я о другом... не говори таких вещей!
Сидевший в постели Сидней шарахнулся назад, и вжался спиной в изголовье кровати таким же неистовым и отчаянным рывком, как в ту ночь, когда он застрелил Браена МакФи, он впечатался спиной в стену таверны, стоя перед телом умирающего юноши.
– Я стал еще более высокого мнения о тебе, чем когда-либо, - упрямо продолжал Ванс.
– Я знаю, что я последний человек на свете, которого ты хотел бы посвятить в такие вещи, Сид. Я, конечно, тоже в этом виноват... Но послушай, Сид, - в интонации Ванса появилось что-то необузданное,
Сидней ошеломленно уставился на брата. Потом обнял и горячо поцеловал.
– Значит, ты не считаешь меня грязным и пропащим человеком?
– воскликнул Сидней с радостной надеждой.
– Ты сам это знаешь не хуже меня, Сид.
Ванс не стал говорить Сиднею о том, что решил посвятить во всё доктора, однако ему было необходимо открыть кому-то душу. Он чувствовал, что непременно должен выговориться, и кроме того, рассказать секрет доктору было все равно, что шепнуть его речным водам в полночь. Тем не менее, ему казалось что он поступает неправильно. И что его долгом было бы наглухо запереть тайну Сиднея в своем сердце. В неожиданном приступе злости смешанной с разочарованием ему даже подумалось, что Браен МакФи заслужил смерти.
– Ну вот, теперь вы обо всем знаете, - закончил Ванс не без раздражения. - Хотя, судя по вашему виду, вы с самого начала это знали... Кто бы сомневался.
– Я не разделяю людей на гомосексуалистов и не гомосексуалистов, - ответил доктор.
– Когда доживаешь до моих лет, такими мерками уже не меряешь. И я не думаю, что Господь тоже различает людей по такому принципу.
– Не знал, что вы верите в Бога, док, - произнес Ванс сдавленным голосом, потому что тоска снова взяла верх над всеми его чувствами.
– Ну, можно сказать, я верю в душу, душу, которая неким образом едина и есть в каждом. Я не мыслитель, Ванс.
Доктор Ульрик все время крутил в руках какой-то листок бумаги. На самом деле это было письмо, по поводу которого он все думал и решал, показать его Вансу или нет.
– Тебя беспокоило, что у Сиднея нет работы, - заговорил доктор, и Ванс уже и сам не знал, кричать ли ему от радости или проклинать старика за безразличие, с каким он воспринял его рассказ о том, как низко пал его кумир.
– Я точно знаю, Ванс, что ты хотел... чтобы Сидней нашел работу.
– Да, верно, - ответил Ванс.
– Тогда у меня есть повод порадовать тебя, мой мальчик, - громко сообщил старик .
– Но главное помни, что худшее позади. Важно лишь то, что он опять с нами.
– Вы правда так думаете?
– спросил Ванс, и, не выдержав заплакал, тронув старого доктора этими слезами еще сильнее, чем в тот вечер, когда Сидней был арестовал и он впервые остался без брата, в полной мере почувствовав, какой безрадостной порой бывает жизнь.
– Ванс, послушай. Он по-прежнему твой герой. Понимаешь? Он рассказал тебе правду. Открылся тебе. Ты единственный, кого он так сильно любит. Неужели не понимаешь?
– Другого мне и
– Тогда не вешай нос. Доктор удалился в соседнюю комнату. Затем вынес оттуда Вансу какое-то лекарство.
– Не хочу, док. Я сейчас и так успокоюсь.
– Пей. Раствор слабый, пустячный. Выпей и я прочитаю тебе письмо, которое прислала миссис Уэйзи насчет сына.
Вас выпил лекарство и стал слушать.
– Ты знаешь сына миссис Уэйзи, Гарета?
– спросил доктор.
– Конечно знаю.
– Помнишь, он попал в аварию с поездом?
– А еще он путался с салотопом, если мне не изменяет память.
Доктор поглядел на своего "подопечного" с неподдельным удивлением, а тот на него, в свою очередь, с досадой.
– Гарет один, кто выжил в той аварии, когда скорый поезд протаранил их пикап с трейлером. Его отец и оба брата погибли... а позднее, либо из-за этого столкновения, либо потому что на ярмарке его сбросила и лягнула лошадь, у него проявился, скажем так, ряд симптомов. Он фактически инвалид и почти не выходит из дома. Гарету сейчас около двадцати... Его мать ищет человека, который ухаживал бы за ним...
Доктор постучал пальцами по письму перед самым носом у Ванса.
– Ну нет, док, - воскликнул тот.
– Сидней не может заниматься такими вещами.
– Какого рожна он вдруг не может?
– вспылил доктор.
– Может и должен.
– Стать санитаром? Мужиком сиделкой? Никогда.
– Чем же он, по-твоему, может заниматься?
Глубокое молчание Ванса стало первым шагом к согласию с его стороны.
Несколько минут спустя, когда Ванс уже уходил, доктор Ульрик обнял его и долго так стоял, не разжимая объятия. Они никогда прежде не были настолько близки, и Ванс еще ни разу в жизни так не нуждался в близком человеке.
– Вчера я узнал, тут появилась одна работа, Сид.
Ванс завел об этом речь на следующее утро, перемывая после завтрака посуду (было пять утра и туман еще гуще чем вечером окутывал горы).
– Похоже, это хорошая возможность для любого кто заинтересуется.
– Работа для меня?
– удивленно переспросил Сидней, в чьем обращении снова чувствовался холодок отчужденности, с которой он всегда держался с братом.
– Для кого же еще, - Ванс говорил крайне напряженно.
– В особняке Уэйзи требуется человек... чтобы ухаживать за парнем, который довольно давно попал в странную аварию с поездом.... ты, конечно, его помнишь.
Сидней, чье лицо после тюрьмы приобрело бледность, вдруг покраснел как свекла, и опустив глаза, уставился на тост и яичницу у себя в тарелке. Однако Вансу стоило такого огромного усилия сообщить брату об этой открывшейся "вакансии", что он даже не заметил в какое смущение при упоминании имени Уэйзи пришел соискатель.
– А я думал, - заговорил Сидней, стараясь овладеть собой, - может Гарета уже... и в живых нету, просто ты мне не рассказывал...
– Наверное, надо было держать тебя в курсе насчет его состояния, - сказал Ванс, немного расслабившись, - раз уж, помнится, ты так часто о нем справлялся когда я тебя навещал...