Тесные контакты четвертого рода
Шрифт:
Средний Брат Черет стоял вместе со всеми, понимая, что все ждут его слов.
— Счет, — обронил он.
— Все братья живы, — отозвалось за спиной.
Чен вздохнул глубоко и обреченно. Сквозь кусты он смотрел на ставший чужим берег, все четче понимая, что нет им там места. То, что произошло только что и все то, что произошло за эти дни, не имело значения. Даже смерть Императора Аденты не значила почти ничего, ибо не события это были, а знамения!
Он чувствовал это кожей, нутром, как чует опасность дикий зверь. Приближалось страшное время — время испытаний и горя,
Монах отряхнул грудь и спину и один вышел на берег. Без команды никто не пошел следом. Средний Брат Черет воздел руку и прокричал:
— Предвещаю время испытаний! Предвещаю испытание Духа и Веры! Предвещаю…
— Что он там? Что случилось?
Одинокий голос туземца пролетел над нами. Слов мы не разобрали, но настроение обиженного клерикала уловить смогли. Угрюмое такое настроение, безысходное…
— На жизнь жалуется, наверное… Сейчас посмотрим…
Лагерь остался за холмом, и я подхватил вычислитель, чтоб направить туда «воробья», но наткнулся на темный экран. Так. Еще одна потеря. Скверно-то как!
— Осиротели мы…
Чен вопросительно наклонил голову. Смотрел он не на меня, а на раненого.
— Нет больше «воробья»…
Это его отвлекло. Шеф нахмурился. Несколько мгновений ин стоял с прищуренным глазом, потом высказался.
— Боюсь показаться циником и пессимистом, но счет к этой минуте два с половиной против нуля в его пользу.
— Кого ты, интересно, считаешь за половину? Воробья или раненого?
— Конечно нашего нового друга. Этого-то героя мы на ноги поставим и со временем доведя до полной единицы употребим с пользой.
Одной опасности мы вроде бы избегли, но оставалась другая.
Чтоб понять, что происходит в лагере у туземцев, я добежал до знакомого уже холма и поглядел что там и как. Более приятную картину трудно было представить — туземцы суетливо сворачивали лагерь. Окончательной победой я это зрелище не назвал бы, но счет свершившихся нынче поражений и побед явно менялся. После того, что я увидел, я оценил бы его так: два с половиной на ноль целых пять десятых. Как ни тихо вели себя наши соседи, а ожидание каких-то действий с их стороны томило мне душу.
На сборы у клерикалов ушло не более получаса. Все делалось в бешеном темпе. Веревки не развязывались, а резались, вбитые в землю колья палаток так просто выламывались. Выглядело это так, словно накатила на туземцев такая волна страха, что только бежать, бежать, бежать…
Поглядев в хвост танцующей колонне, я вернулся. Чен сидел над раненым, щупал пульс.
— Они ушли.
— Хоть одна хорошая новость. И нам пора.
Остаток ночи мы провели рядом с палаткой, вслушиваясь, не едут ли к нам железные гости.
События последних дней могли сдвинуть что-нибудь в башке этих истуканов, и чего ждать от них в этом случае, можно было только догадываться.
Но время шло, и никто нас не беспокоил. Под звездами висела
— Они нам теперь жизни не дадут…
— Пожалуй. Они там в настоящую войну поверили…
Чен усмехнулся, качнул головой и просил, словно это и было самым главным.
— А вот интересно, как у них там, в программах записано, что следует после третьего нападения делать? Может быть, пускать в ход тактическое ядерное оружие?
— Да нет у него ничего серьезнее пулемета и ракет с химической дрянью.
— Пока нет, — согласился Чен. — Но они ведь чинятся… Это мы с тобой по глупости своей не знаем что у них должно быть и что нужно искать, а они-то о себе все знают.
— И что? Повеситься нам теперь?
— Зачем? Надо все-таки попробовать завтра его взорвать!
— «Воробей» погиб. Чем приманивать будем? Пальцем?
Чен поскреб щеку.
— Черт… Забыл.
Старик уже давно звал его к себе, но Эвин отказывался.
Ежедневно бродя по развалинам он представлял хибару, в которой обитает аптекарь — тесноту, ветхость и сквозняки по земляному полу… К своему удивлению он ошибся. Дом старика оказался вполне приличным, не дворец, безусловно, но и не лачуга. Видно зелья приносили ему и медь, и серебро, и золото… В комнатах было темновато, но чисто — настоящее обиталище умного человека. Вверх по стенам, теряясь в сумерках уходили стеллажи с ящиками и горшками.
«Разбогатею», подумал Эвин, «Приглашу его к себе в замок. Умные беседы вести».
Усадив его, старик забегал по скрипучим половицам, по-детски хвастаясь доставал какие-то банки, тряпочки и горшки, пахнущие небывалыми болезнями, и ставил все это перед Эвином, словно и без того удивительных вещей на столе не стояло в избытке.
Тут действительно, как на хорошей кухне, чего только не стояло — даже что-то небывалое в трубе из прозрачного материала, похожего на замерзшую воду, что возили из-за Серединного моря. Эвин неодобрительно покачал головой, дивясь расточительству. Эркмасс из такой посуды пил, а тут… В склянке висела какая-то гадость чуть не с тремя головами…
Гость заинтересованно присмотрелся.
Точно! Три головы!
Взгляд скользнул ниже…Что-то там еще было кроме свитой в пружину гадины….
Солнечный луч пробился сквозь занавес и лучезарно, словно палец Кархи, уткнулся в стол аптекаря. В ярком, радужном пятне проявилось вдруг женское лицо. Только что скрытое темнотой оно вдруг выступило, словно ночной огонь на сторожевой башне. Глаза незнакомки заглядывали в душу, тревожили…
— Что это?
Старик, стоявший на лестнице и тянувшийся за какой-то коробкой обернулся, посмотрел и сказал со значительной торжественностью человека, обладающего диковиной.