Тэсс из рода д'Эрбервиллей. Джуд Незаметный
Шрифт:
Пока снимали солому со скирды, он апатично стоял подле своего передвижного вместилища энергии, горячего и черного, вокруг которого вибрировал утренний воздух. В подготовительной работе он не принимал никакого участия. Угли были раскалены, пары разведены, и в любой момент он мог привести в движение длинный ремень, который по его воле будет двигаться с невероятной быстротой. Все, что находилось за пределами его машины, будь то пшеница, солома или хаос, нисколько его не интересовало. Если праздные зрители спрашивали его, кто он такой, он отвечал коротко: «Механик».
Когда скирду «приготовили», было уже совсем светло. Мужчины заняли свои места, женщины влезли наверх, и работа закипела. Фермер Гроби — или, как называли его, «он» — явился заблаговременно,
После одной-двух заминок, порадовавших сердца тех, кто ненавидел машины, работа пошла на лад и продолжалась без перерыва до завтрака. На полчаса молотилку приостановили, а когда снова пустили в ход, то дело нашлось и для остальных батраков — они возводили скирду соломы рядом с уменьшавшейся скирдой пшеницы. Полдничали на скорую руку там, где работали, а часа через два настало обеденное время. Неумолимые колеса продолжали вращаться, а назойливый гул молотилки словно пронизывал насквозь всех, кто находился неподалеку от вращающейся проволочной клетки.
Старики, воздвигавшие соломенную скирду, толковали о тех временах, когда хлеб молотили цепами на дубовом полу риги, когда даже при просеивании зерна применялся только ручной труд, когда работа шла медленнее, но результаты были куда лучше. Те, что стояли на скирде пшеницы, также могли немного поболтать, но работники, в их числе и Тэсс, которые, обливаясь потом, обслуживали молотилку, не могли облегчить свой труд и коротким разговором. Эта непрерывная работа жестоко измучила Тэсс, и она начала сожалеть, что вообще пришла на ферму Флинтком-Эш. Женщины, стоявшие на скирде пшеницы, и особенно Мэриэн, могли оторваться от работы, чтобы глотнуть из фляжки элю или холодного чаю и переброситься отдельными фразами, вытирая потное лицо или счищая приставшую к платью солому и шелуху. Но для Тэсс не было ни минуты отдыха; пока вращался барабан, батрак, бросавший в него пшеницу, не мог прервать работу, и Тэсс, подававшая ему развязанные снопы, не могла передохнуть, если ее не сменяла Мэриэн, временами уступавшая ей свое место на полчаса, хотя Гроби и ворчал, что она развязывает снопы слишком медленно.
Из соображений скорее всего экономических на эту работу всегда назначали женщину, и Гроби поставил на молотилку Тэсс, мотивируя свой выбор тем, что была она не только сильной и выносливой, но и снопы развязывала быстрее, чем другие. Пожалуй, это было верно. Гул молотилки, мешавший разговорам, переходил в рев, когда иссякало в ней зерно. Так как Тэсс и работник ни на секунду не могли отвернуться от машины, то Тэсс понятия не имела о том, что незадолго до обеда на поле пришел какой-то человек и остановился возле второй скирды, следя за батраками, и в особенности за Тэсс. Он был одет в модный суконный костюм и вертел в руках изящную трость.
— Кто это? — спросила Изз Хюэт у Мэриэн. Сначала она задала этот вопрос Тэсс, но та не расслышала.
— Должно быть, чей-нибудь дружок, — кратко ответила Мэриэн.
— Ставлю гинею, что он бегает за Тэсс.
— Нет, за ней последнее время волочился методистский поп, а не этот франт.
— Да это он самый и есть.
— Проповедник? Ничуть не похож.
— Он снял черный сюртук и белый галстук, сбрил бакенбарды, но все-таки это он.
— Ей-богу? Ну, так я ей скажу, — заявила Мэриэн.
— Не надо. Она скоро сама его заметит.
— По-моему, не очень-то это хорошо — и проповедовать и волочиться за замужней женщиной, даже если ее муж уехал за океан и оставил ее вроде как бы вдовой.
— Ну, у него ничего не выйдет, — сухо отозвалась Изз. — Ее так же трудно сдвинуть с места, как увязшую в грязи телегу, — она только о муже своем и думает. Ни ухаживание, ни проповеди, ни даже громы небесные не смогут расшевелить женщину, именно когда ей больше всего нужно,
Настал обеденный час, и молотилку остановили. Тэсс покинула свой пост; от тряски машины ноги ее так дрожали, что она едва могла идти.
— Следовало бы и тебе, по моему примеру, прикладываться к бутылочке, — сказала Мэриэн. — Тогда бы ты так не побледнела. Ей-богу, можно подумать, что из тебя душу вытрясли!
Добродушная Мэриэн решила, что при виде гостя у измученной Тэсс пропадет аппетит, и хотела увести ее к лестнице, чтобы спуститься на другую сторону скирды, но в это время джентльмен выступил вперед и поглядел на них.
Тэсс тихонько вскрикнула: «Ох!» — и быстро сказала:
— Я пообедаю здесь, на скирде.
Нередко случалось им всем обедать таким образом; но сегодня дул резкий ветер, поэтому Мэриэн и другие батрачки спустились по лестнице со скирды и расположились возле стога соломы.
Этот джентльмен действительно был Алек д'Эрбервилль, еще недавно странствующий проповедник, но теперь и костюм его и внешний вид резко изменились. С первого взгляда было видно, что им овладела прежняя жажда наслаждений. И — насколько это позволяли протекшие с тех пор три-четыре года — он снова превратился в того развязного красавца щеголя, каким Тэсс впервые увидела своего поклонника и так называемого кузена. Решив остаться на верхушке скирды, Тэсс уселась среди снопов, так что ее было не видно снизу, и принялась за обед. Вскоре она услышала, как кто-то взбирается по лестнице, и через секунду на верхушке скирды, которая превратилась теперь в продолговатую и ровную площадку, показался Алек. Шагая по снопам, он подошел к Тэсс и молча уселся против нее.
Тэсс продолжала доедать свой скромный обед — толстую лепешку, принесенную из дому. Между тем остальные работники удобно расположились на разбросанной у скирды соломе.
— Как видите, я опять здесь, — сказал д'Эрбервилль.
— Зачем вы меня мучаете! — воскликнула она, и казалось, все ее существо дышало укоризной.
— Я мучаю вас? Мне кажется, я могу спросить, зачем вы меня мучаете?
— Но я вас не мучаю!
— Да? Ошибаетесь! Вы меня преследуете. Сейчас вы посмотрели на меня с горьким упреком — вот такими я вижу ваши глаза и днем и ночью! Тэсс, с тех пор как вы рассказали мне о нашем ребенке, все мои чувства, стремившиеся к небу, внезапно устремились к вам, словно шлюзы открылись и поток ринулся в новое русло. Русло веры отныне высохло; и это сделали вы, вы!
Она молча смотрела на него.
— Как, неужели вы совсем отказались от проповедования?! — воскликнула она.
Хотя она в известной мере и восприняла от Энджела скептицизм современной мысли — во всяком случае настолько, чтобы презирать чересчур бурное проявление религиозного энтузиазма, но сейчас она немного испугалась, как испугалась бы всякая женщина на ее месте.
С деланной суровостью д'Эрбервилль ответил:
— Окончательно. Я нарушил все обязательства с того дня, когда должен был произносить проповедь перед пьяницами на кэстербриджской ярмарке. Черт его знает, что думают теперь обо мне братья! Ха-ха! Братья! Несомненно, они обо мне молятся, оплакивают мое отступничество. По-своему они неплохие люди; но мне-то что? Мог ли я по-прежнему делать то, во что перестал верить? Это было бы самым гнусным лицемерием! Среди них я бы играл роль Гименея или Александра, которых препроводили к сатане, чтобы они отучились кощунствовать. О, как вы мне отомстили! Я встретил вас, невинную, — и обольстил. Через четыре года вы встречаете меня, ревностного христианина, — и производите на меня такое впечатление, что, быть может, меня ждет теперь вечная погибель. Нет, Тэсс, моя кузиночка, как я вас называл в былые времена, ведь это только болтовня, и незачем вам делать такое озабоченное лицо. Конечно, вы виноваты только в том, что сохранили хорошенькое личико и красивую фигуру. Я вас увидел на верхушке скирды, когда вы меня еще не заметили… Этот узкий фартук обрисовывает вашу фигуру, а чепчик… вам, девушкам-работницам, во избежание беды лучше не носить таких чепчиков.