Тетрадь первая
Шрифт:
…Каждый, самый слабый, должен сказать, ответить…
В<олкон>ский заключен сам в себе, не в себе — в мире. (Тоже одиночная камера, — с бесконечно-раздвинутыми стенами.) Эгоист — породы Гёте. Ему нужны не люди — собеседники (сейчас — не собеседники: слушатели, восприниматели!), иногда — сведения. Изящное отсутствие человека в комнате, говоришь — отвечает, но никогда в упор, точно (нет, явно) в ответ на свою сопутствующую мысль. Слышит? Не слышит?
Никогда — тебе,
Был у меня два раза, каждый раз, в первую секунду, изумлял ласковостью. (Думая вслед после встречи — так разительно убеждаешься в его нечеловечности, что при следующей, в первую секунду, изумляешься: улыбается, точно вправду рад!)
Ласковость за которой — что? Да ничего. Общая приятность от того, что ему радуются. Его мысли остры, его чувства flottent [22] .
22
скользят по поверхности (фр.)
Его жизнь, как я ее вижу — да впрочем его же слово о себе:
— «История моей жизни? Да мне искренно кажется, что у меня ее совсем не было, что она только начинается — начнется».
— Вы любите свое детство?
— Не очень. Я вообще каждый свой день люблю больше предыдущего… Не знаю когда это кончится… Этим, должно быть и объясняется моя молодость.
(Про Алю: изумительная девочка…)
Однако, в первый приход, сказал же:
— «Я, вообще, сейчас, кажется, не могу причинить никому ни радости, ни горя…» А вчера: — «Каждый свой день…» (люблю больше предыдущего и т. д.).
Может показаться, когда читаешь эти слова на бумаге, что говорит горящий жизнью, — нет, это бросается легко, созерцательно- <под строкой: повествовательно-> спокойно, почти небрежно.
Учитель чего? — Жизни. Прекрасный бы учитель, если бы ему нужны были ученики.
Вернее: читает систему Волконского (Хонского, как он произносит, уясняя Волхонку) — когда мог читать — Жизнь.
(Музыка, запаздывающая на какую-то долю времени, последние солдаты не идут в лад, долгое дохождение до нас света звезд…)
Не поспевает за моим сердцем.
Жаловаться не стану,
Слово возьму в тиски.
С этой мужскою раной
Справимся по-мужски.
Даром сгорают зори,
А не прося за вход.
С этой верховной хворью
Справимся, как Восход.
Великолепным даровым пожаром
В который раз, заря, сгораешь даром?
На встречных лицах, нежилых как склеп,
В
Не доверяя бренной позолоте
Они домой идут — на повороте
Счастливые — что уж опять тела!
Что эту славу — сбросили с чела.
еды |
И в предвкушении любви | взаимной —
Домой — домой — домой — к печурке дымной…
Так, у подножья нового царя,
В который раз, душа, сгораешь зря?
Суббота
10-го русск<ого> апр<еля> 1921 г.
Море — пляшущий погост.
Все женщины делятся на идущих на содержание и берущих на содержание. Я принадлежу к последним.
В старой женщине, берущей на содержание, неизбежная бескорыстность материнства.
Аля: — Смущенная улыбка Дьявола.
Я всегда любила одного за-раз, а на всех остальных — плевала.
Название для книги: — Версты — Ремесло.
Еда (змеи, гады) — Аля.
1-ый день Пасхи.
Вот она, кротко раскрыла крылья —
Выпав из рук —
Странноприимного дома книга:
Книга разлук.
Всех их чесала своей гребенкой,
Каждый был сыт.
Сколько имен в ней — нескромных, громких,
, простых.
<Оставлен пробел для одного четверостишия>
Моя любовь (бесполезный пожар) к Волконскому доходит до того, что знай я подходящего ему — я бы, кажется, ему его подарила (Подходящего или нет, но — подарила. Во всяком случае красивого и внимательного. Некто Эмилий Миндлин. [23] , из Крыма, 18 лет.)
Хорошо было бы, чтобы этот даримый утешал меня от В<олкон>ского.
23
Миндлин Эмилий Львович (1900 — 1981) — литератор, автор книги воспоминаний «Необыкновенные собеседники»
И всего лучше бы — если бы они — после этого — оба перестали у меня бывать.
Выслушивать жизнь и устраивать судьбы. Занятие старой женщины. Но Судьба ведь тоже старая женщина.
Мой поток к В<олкон>скому твердо пошел по двум руслам: по руслу заботы (работы!), 2) по руслу стихов.
Я не только ничего не жду взамен, я даже и не знаю, есть ли для него я, т. е. доходит ли даваемое, а если доходит — связано ли со мной?