Тетралогия Будущего
Шрифт:
— Ясно. Туалет расположен напротив твоей каюты.
— Я не знал, благородный сэр.
— М-м-м... да уж, конечно, не знал. Кстати, я не «благородный сэр», а первый помощник главного энергетика. Постарайся запомнить. Пошли, — мужчина схватил Торби за руку и быстро потащил его по лабиринту к тому самому туннелю, в котором мальчик так растерялся от непонятного к нему отношения. Офицер тронул рукой стальную переборку.
— Вот твоя каюта.
Панель скользнула в сторону.
Потом мужчина повернулся и точно так же тронул противоположную переборку.
—
— Оставайся здесь. Поесть тебе принесут.
— Первый помощник главного энергетика, сэр?
— Что еще?
— Нельзя ли мне поговорить с капитаном Краузой?
Мужчина удивился.
— Ты полагаешь, у шкипера нет других забот, кроме как заниматься тобой?
— Но...
Офицер ушел, и Торби обращался к стальной переборке.
Вскоре появилась еда. Юнец, притащивший поднос, держался так, словно в каюте вообще никого не было. Спустя некоторое время он принес еще несколько тарелок и забрал опустевшие. Торби почти удалось заставить его обратить на себя внимание: уцепившись за поднос, он заговорил на интерлингве. В глазах молодого человека сверкнула искра понимания, но он ответил лишь презрительным:
— Фраки!
Торби не знал этого слова, но интонацию, с какой оно было произнесено, понял прекрасно.
Фраки — это маленькая безобразная полуящерица, питающаяся падалью, обитатель Примы III Альфы Центавра, одного из первых миров, заселенных людьми. Это мерзкое, практически безмозглое создание с отвратительными повадками. Мясо фраки мог бы съесть только умирающий с голоду. Кожа ее неприятна на ощупь и противно воняет.
Но «фраки» означает нечто большее. Так обычно называют «крота» — того, кто не высовывает носа дальше своей планеты, не нашего, не человека, изгоя, иностранца, дикаря, существо, недостойное даже презрения. В языках старой Земли почти каждое название животного служило ругательством: свинья, собака, корова, акула, скунс, червяк — всего не перечислить. Но ни одно из этих слов не звучало так обидно, как «фраки».
К счастью, Торби смог понять лишь одно: молодой человек не желает с ним разговаривать... это было ясно и без слов.
Вскоре Торби задремал. Но, хотя его и научили движением руки открывать дверь, он так и не сумел найти комбинацию поглаживаний, толчков и надавливаний, которая помогла бы ему откинуть койку. Пришлось ночевать на голом полу. Утром доставили завтрак, но Торби не сумел остановить того, кто его принес, или хотя бы нарваться на новое оскорбление: в туалете напротив ему встретились несколько юношей. Они по-прежнему не обращали на Торби внимания, но, понаблюдав за ними, он обнаружил, что в туалете можно стирать одежду. Ее полагалось засунуть в специальную машину, которая, поработав несколько минут, выдавала шорты и рубашку свежими и отглаженными. Торби был так очарован техникой, что выстирал свежевыстиранное... целых три раза. Больше делать было нечего. Следующую ночь он опять
Торби сидел в каюте, чувствуя глубокую тоску и боль при воспоминании об отце и жалея, что покинул Джуббул. Вскоре кто-то поскребся в его дверь.
— Можно войти? — раздался робкий голос, произносивший саргонезские слова с сильным акцентом.
— Входите! — с готовностью отозвался Торби и вскочил на ноги, чтобы открыть дверь. Перед ним стояла женщина средних лет с милым добрым лицом. — Добро пожаловать, — сказал он по-саргонезски и отступил в сторону.
— Благодарю, вы очень любезны, — она запнулась и быстро спросила:
— Не говорите ли вы на интерлингве?
— Разумеется, мадам.
— Хвала небесам,— пробормотала она на английском Системы. — Саргонезского у меня совсем мало, — и перешла на интерлингву:
— Тогда давайте говорить на этом языке, если вы не возражаете.
— Как вам будет угодно, мадам, — ответил Торби и добавил по-английски:
— Если, разумеется, вы не предпочтете другие языки.
Она удивилась.
— На скольких же языках вы говорите?
Торби задумался.
— На семи, — ответил он, — и понимаю еще несколько, но не осмелюсь утверждать, что говорю на них.
Ее удивление росло с каждой минутой.
— Возможно, я ошиблась. Но, поправьте меня, если я не права, мне сказали, что вы — сын нищего из Джаббулпорта.
— Я сын Калеки Баслима,— с гордостью произнес Торби. — Саргон по доброте своей выдал ему лицензию на нищенство. Мой отец был мудрым, ученым человеком, и мудрость его была известна всей площади, от края до края.
— Верю... Так что, все нищие Джаббула такие же замечательные полиглоты?
— Что вы, мадам! Большинство говорят лишь на площадном жаргоне. Но мой отец не позволял мне этого... ну, разве что в интересах дела.
— Разумеется, — женщина моргнула. — Хотела бы я быть знакомой с твоим отцом.
— Спасибо, мадам. Может быть, присядете? Мне очень жаль, но я могу предложить вам только палубу. Но уж зато вся она в вашем распоряжении.
— Благодарю, — она уселась с гораздо большим трудом, чем Торби, который провел в позе лотоса тысячи часов, надрывая глотку мольбами о подаянии.
Торби никак не мог решить, закрыть ли ему дверь, или же дама (на саргонезском он называл бы ее «миледи») оставила ее открытой нарочно. Мальчик чувствовал, что тонет в океане незнакомых обычаев и условностей, и общественное устройство корабля было ему совершенно непонятно. Он разрешил эту проблему при помощи здравого смысла, спросив:
— Предпочитаете ли вы закрыть дверь или держать ее распахнутой, мадам?
— А? Не имеет значения. Хотя, впрочем, пусть остается открытой. Здесь живут холостяки, а я располагаюсь в той части корабля, где обитают незамужние женщины. Но я пользуюсь некоторыми льготами и дополнительными свободами... ну, скажем, как комнатная собачка. Я — «фраки», но меня терпят, — последние слова она произнесла со смущенной улыбкой.
Торби не уловил смысла.
— Собака? Это животное, произошедшее от волка?