Тётя Mina
Шрифт:
Жила сестрица в каморке с земляным полом. Привычки у неё городские остались: как поднимается после сна, так постель убирает, пол выметает, а ей упрёк следом:
— Всю землю вымела!"
Тётушка совершила невероятное деяние и результатом "экспедиции" был вывоз когда-то гордой и заносчивой сестрицы обратно в городскую среду. Как она сама пишет: "забрала её оттуда" Девчонка пятнадцати лет забирает старшую сестру из сельского "рая"!
Глава 7
подводит черту под "старой жизнью"
Сознательно
— Как ты жила в гражданскую войну? — тётушка, женщина малообразованная и не знавшая современной обще принятой отговорки "без комментариев!", отвечала старым, привычным и понятным сочетанием слов:
— Не приведи Господь!
Один эпизод жизни, его нет в записях, но который она рассказывала как "дополнение к революционному времени":
"В девятнадцатом году совсем житиё ни к чёрту стало, только о пропитании и думали. Все превратились в мешочников и мотались на поездах по Руси в поисках какого-нибудь пропитания. Меняли и продавали"
Тётушка упоминала младшую сестру Маню, ту самую, что была бита валенком и после стала немного косить. Косоглазие с возрастом у девочки прошло, но не совсем. Мешало оно тётушке Мане — этого я не спрашивал у тёти.
"…едем в поезде, сидит Маня на мешке с харчами в тамбуре, опустила голову и дремлет. Проходил красноармеец, тронул за плечо и говорит:
— Проснись, бабуля! Харчи проспишь! — "бабуля" подняла голову и удивила солдата: девчонка девятнадцати лет перед ним!"
Да, милая тётя, "революцию" стоило устраивать хотя бы ради только одного такого "маскарада"! Да, когда девушку девятнадцати лет "во имя светлого будущего" делают старухой!
В тридцатом году тётушка Mina и другая моя тётя Маня, старшая, как дико неимущие, получили половину кельи в отнятом советской властью женском монастыре нашего города. Об этом я рассказал в "Прогулках с бесом"
Вот как тётушка начинает описание начала тридцатых годов в монастыре:
"я не буду описОвать, как очутился ребёнок мальчик еврейского прЕисхождения да хотя отец был еврей а мать русская но он удался весь в отца типичный еврей…" — не издеваюсь я над тётиной малой грамотой, но любой, далёкий от писательства человек,
Чем я и занимаюсь. Почему тётушка отделывается простым нежеланием "описОвать" то, как в русской семье появился еврейский мальчик? Какие причины удерживают её от подробностей?
Устных разговоров о появлении "еврейского мальчика в русской семье" было много, но записей подробностей не существует. Возможно, что я нарушаю какие-то "общечеловеческие морально-этические нормы", но ввести ясность считаю необходимым:
был у меня и дядюшка, брат матери и тётушки, разумеется. Плохо его помню, а то, что есть в памяти о нём — всё какое-то мрачное. Это был угрюмый и нелюдимый человек, а таким мы, по доброте нашей, и названия даём: "бирюк" Причину нелюдимости дядюшки мог бы объяснить любой просто и понятно:
— Таким уродился — в самом деле, зачем углубляться в анализ чужого характера? Для чего? И только при конце жизни осенило:
— Нищета от рождения может сделать человека нелюдимым. Возрастать и видеть, что ты и одет ни так, как твой товарищ, и пропитание у тебя скудное, внешностью не вышел, да и говорить не горазд… Тётушка была фаталисткой и говаривала:
— "ежели ты появился на свет под несчастливой планидой, то, как ты не крутись, как ты не изворачивайся — тебе из-под неё всё равно не уйти, пока глаза навек не закроешь!"
Время куда-то двигалось, как-то жили… Тётушка вышла замуж, но её женское счастье длилось недолго: супруг сгинул. То ли сбежал, то ли ещё что-то с ним случилось, были кратковременные разговоры родни о том, что тётушкиного супруга "загребли органы" Детей тётушка не завела и повторно в замужество не стремилась: для основательного отравления "семейным счастьем" ей хватило и одного.
И другая тётка, Маня, старшая из тёток, познала замужество, но ей повезло ещё меньше: чахоточным был супруг. И ей чахотку подарил, от которой она ушла из нашего мира в сорок лет.
А что мой дядюшка? На момент заселения в монастырь это был взрослый парень, готовый для любви и "продолжения рода" В монастыре "путным людям" делать было нечего, не проживали они в "реквизированном" монастыре. Точно из такого же пролетариата в монастыре проживала, по народному говору, "видная" девица, и нет нужды говорить, что дядюшка в неё влюбился. Обычная история абсолютно во всём, даже и в мелочах: он — любил, она — нет! Классика. Я её понимаю: дядюшку любить было абсолютно не за что, а то, что в нём имелось, для упомянутой "видной" девицы интереса не представляло. Дядя любил молча и страдал Опять классика, мать её раз эдак! В монастыре на то время по имущественному положению все были равны, но кто из нас не мечтает вырваться вперёд? Это всё же не штыковая атака на противника, в погоне за благами всегда нужно рваться вперёд!!
И опять классика: откуда-то в монастыре взялся красивый еврейский юноша и опередил дядюшку… Да так опередил, что через совсем короткое время, и очень ясно, недоступная для дядюшки красавица, поняла:
— Хреновые мои дела! — слова "перспектива" она не знала, Очень часто у нас бывает так, что обстановку мы понимаем, а словами выразить её не можем. Такое и произошло с красавицей, кою "пометил" еврейский юноша. Зачем женщине знать какие-то ненужные слова, когда она красива!?