Тевтонский крест
Шрифт:
Бурцев добежал до сарацинского артиллерийского расчета.
– Мункыз, «шайтанова повозка цела»?
– А что с ней сделается? Стоит себе под охраной, где ты ее и поставил, каид. Громы и молнии Хранителей туда не залетают.
– Но ты-то сам почему здесь? И какого шайтана притащил сюда свою долбаную модфаа?
– Выдолбленную, – невозмутимо поправил Мункыз. – Я прикрою, если немцы полезут оттуда.
Старик кивнул напролом, оставленный «Рысью».
– Один, что ли, прикроешь?
– Почему один? Хабибулла рядом. Он чудом спасся из башни с колоколом,
Неподалеку, обратив взор к ротонде, увенчанной крестом, действительно сосредоточенно молился рыцарь несуществующего уже ордена Иоанна Иерусалимского. Поверх кольчуги – красная накидка с белым госпитальерским крестом. На голове – открытый яйцеобразный шлем со стрелкой-наносником. На боку – тяжелый рыцарский меч. Щита нет. На щит в этой битве надежды мало. Подле Франсуа стоял на привязи трофейный конь. Крупный гнедой жеребец из тевтонских конюшен. Конь нервно косил глазом.
– Где остальные твои люди, Мункыз?
– Я приказал им укрыться в храмах и подземелье. Чего зря головы подставлять под гром шайтана?
Снова где-то разорвался снаряд. Да не где-то: в куполе Церкви Гроба Господня, прямо под крестом, зияла здоровенная пробоина. Кажется, немцы намеревались смести всю высотку, захваченную противником. Святыни и памятники архитектуры в расчет не принимались.
Франсуа перестал молиться. Вскочил, взвыл, потрясая мечом. Переход от благочестивой беседы с Господом к ярости берсеркера был стремительным и впечатляющим.
Просвистела и шлепнулась под Сен-Мари-де-Ла-тен мина. Визг осколков заставил Бурцева и обоих сарацинских пушкарей пригнуться. Франсуа даже не склонил головы. Рыцарю, правда, повезло. Его коню – нет. Рослый тевтонский жеребец рухнул как подкошенный. Еще один пронзительный полувой-полусвист. Еще один взрыв. Мля! Вот только минометного обстрела им сейчас не хватало. Надо было что-то делать. И с артиллерийской установкой, что безнаказанно лупит прямой наводкой. И с минометчиками.
Бурцев выглянул из-за укрытия.
– Вай! – встрепенулся Мункыз. – Куда ты, Василий-Вацлав?!
– Пострелять охота, – буркнул он. – По колдунам немецким.
– Так вместе и постреляем. Из мадфаа, – Мункыз хлопнул по деревянному «гарпуну».
– Извини, отец, но сейчас мне нужна другая… м-м-м… модфаа…
Короткими перебежками Бурцев рванул к пролому в стене. И к немецкому танку. К «Пантере» с разбитой кормой. Корма – фиг с ней! Лишь бы все остальное было целым. Он перепрыгнул через мертвых танкистов, вскочил на броню, прыгнул в распахнутый люк. Захлопнул за собой, задраил: незваные гости сейчас ни к чему.
Ну что, пришло время вспомнить Торон-де-Шевалье! Так… Знакомое боевое отделение. Знакомая пушка. Знакомые снаряды в боеукладке. Он зарядил бронебойным. Вручную развернул башню. Прильнул к телескопическому прицелу. Вон она, родимая! Орудие
По вражеской пушке попал со второго выстрела. Свалил, сбил с гусеничной платформы. Третий снаряд всадил в тягач. Добавил для верности еще один.
Потом засек позицию минометчиков: ребята засели у Ворот Печали Храмовой Горы. Их Бурцев опечалил парочкой фугасно-осколочных. И еще парочкой. Миномет умолк. Ворота слетели с петель. Очень хорошо! Доступ в цитадель цайткоманды со стороны города теперь открыт. Жаль, не достать отсюда внешнюю стену Иерусалима: обзор закрывают тесные улочки. Эх, будь «Пантера» на ходу… Вот на какой машине штурмовать бы Иосафатские ворота!
Бум! – вдруг грохнуло по броне.
Ху-у-ум! – отозвалось в ушах. Бурцев вздрогнул, зажмурился.
Попали? Подбили? Конец?
Да нет, вроде жив пока.
Бум! Ху-у-ум! Вот снова… И снова жив! Чудо, явленное под сенью храма Гроба Господня и церковью Святой Марии…
Бум! Бум! Бум! У-у-у-у-ум!
В голове гудело, как там на звоннице под колоколом, в который угодил снаряд. Знать бы хоть чем бьют-то… Бронебойным? Подкалиберным? Кумулятивным?
Дырок в броне видно не было. И расплавленный металл не брызгал, выжигая танковые потроха. Осколочными его, что ли, фашики охаживают? Зачем?
Бурцев прильнул к перископам кругового обзора. Осмотрелся. Выматерился.
Новгородский богатырь Гаврила Алексич – без ведрообразного шлема стоял на развороченной корме «Пантеры» и громыхал булавушкой о танковую башню.
Глава 54
– Эй-эй! – Бурцев приподнял люк.
По люку же и получил. Удар был страшен: воевода едва не свалился обратно.
– Сдохни, адово исчадие! – вдохновенно проорал Алексич. – Сдо-о-охни!
Безумный крик отчаяния и лютой, нечеловеческой ненависти.
– Я т-тебе сдохну! Догоню и еще раз сдохну! Мать твою, что ж ты творишь, Гаврила?!
Бурцев откинул-таки люк. Выскочил. Свалился с брони сам и стянул Алексича. Нечего на виду у немцев стоять.
– О! – глупо улыбнулся Алексич – Воевода!
Булаву – изрядно помятую, – Алексич с виноватым видом спрятал за широкую спину.
– Хоть бы оружие свое пожалел, а? – укорил Бурцев. – Что ж ты на мертвую железку кидаешься, как на супостата?
– Так это… самое… То ж супостат и есть. Я как увидел, что змей этот поганый сызнова оживать начал да огнем плеваться – сразу к нему. Добить решил нечисть.
– А как я внутрь влезал, не заметил?
– Не-а. Колокольня упала – я приказал ребятам оставаться на месте, а сам прибежал.
– А тебе самому что, не приказано было оставаться?
– Прости, воевода, не удержался, – повинился богатырь. – Я просто… Смотрю… Ну, в общем, думал, ты там того… этого…
Гаврила кивнул на развалины. Да уж, глядя на такое, только «того… этого…» и можно было подумать.
– Рано ты меня схоронил, Алексич… – хмыкнул Бурцев. Грязно-песочную фигуру на фоне огня он заметил вовремя. И взмах руки. И ленты стабилизатора в воздухе.