Тевтонский орден. Крах крестового нашествия на Русь

Грацианский Н. П.

Надо признать, однако, что с давних пор это государство, обладавшее силой и определенной политикой, являлось предметом удивление и гордости для всех немцев, чувство достоинства и патриотизм которых оскорблялись политическим бессилием Германии. После Тридцатилетней войны, когда Германия была обесчещена, разорена и политически уничтожена, все ее патриоты, сколько их оставалось, с радостью следили за деятельностью Великого Курфюрста. В следующем веке подвиги Фридриха Великого — это говорить Гете — пробудили немецкую поэзию. Наконец, в начале нашего века побежденная Наполеоном Германия ожидает своего спасение от Пруссии: в нее стекаются Штейн из Нассау, Гарденберг и Шарнгорст из Ганновера, Блюхер из Мекленбурга, Гнейзенау из Саксонии, одним словом все люди благих стремлений, идеи и меча. Тогда был основан берлинский университет, и честью для Пруссии служит то, что на нее глядели как на единственную страну, где могло успешно развиться это немецкое дело.

Так как это предисловие имеет целью ознакомить читателя с содержанием отдельных глав предлагаемой ему книги и указать их место в истории Пруссии, то ему надо остановиться на том, на чем оканчивается последняя глава. Всем и без того известно, впрочем, как были обмануты

великие надежды, которые немецкий народ возлагал на Пруссию в 1813 г.; как изменило ему прусское правительство после побед, одержанных прусскими войсками, как оно возвратилось к эгоистической политике и какое негодование вызвало это предательство в Германии и даже в самой Пруссии. Однако немецкий народ не изверился в Пруссию, и в бурю 1848 года германский парламент не нашел ничего лучшего, как предложить императорский скипетр королю прусскому. Но король прусский от него отказался и сам покарал немецкую революцию. И все же те самые люди, которых он покарал, продолжали надеяться на него; обширная партия, рассеянная по всей Германии, требовала от него объединение германского отечества: он его совершил, но партия эта распалась, испытав горькие разочарование. Представители Германии, собранные в Рейхстаг, тщетно стараются внушить серьезное отношение к своему достоинству, как представителей Германии; и слишком ясно, что германская миссия Пруссии на деле привела только к подчинению германского отечества прусской гегемонии.

И еще большой вопрос, возможно ли полное согласие между духом Пруссии и духом Германии, такими различными продуктами двух совершенно несходных между собою историй. Этот вопрос разрешается на наших глазах. Sub judice lis est. Указать на все входящие в него элементы можно было бы только в опыте по философии истории Германии и истории Пруссии, чем мы займемся, может быть, со временем, по окончании других, давно уже начатых работ. Уразуметь ход чужой истории — дело трудное. Историк может вложить в дело полную беспристрастность, т.е. желание отыскать истину, и много терпение в изучение, что представляет собой средство найти ее; он может поехать посмотреть своими глазами на поднимаемые ветром пески Бранденбурга и на Вислу, омывающую подножие старых тевтонских замков; но он не жил жизнью народа, историю которого он хочет рассказать. Тех глубоких следов, которые прошлое оставило на настоящем, нельзя сразу увидеть, приехав в чужую страну. Когда мы углубляемся в изучение прошлой истории Франции, то в ее понимании нами руководить тайный инстинкт, который присущ всякой французской душе, так как она и создана этой историей. Как ни слабо падает этот луч на отдаленные века, он все же рассеивает их мрак; но иностранная история всегда остается темной; ее против воли постоянно сравниваешь с историей своей страны; ее не знаешь в ее тайниках и освещаешь только отраженным светом.

Но, по крайней мер, мы неуклонно следовали правилу — не писать ничего относительно истории Пруссии, что не являлось бы истиной перед судом нашей совести. В этих очерках нет ни слова ненависти или пристрастие. Пусть те, кто склонен вносить пристрастную пылкость в историю Германии, познакомятся с трудами некоторых немецких писателей из так называемых французоведов по истории нашей страны; зрелище грубого опьянение этих илотов отвратить их навсегда от подражание. При том же история Пруссии представляет из себя такой предмет, относительно которого нам не приходится впадать в заблуждение: здесь ошибка почти равна преступлению. И почему не восхищаться тем, что достойно восхищение в Пруссии? Есть красота в истории нации, искусственно созданной князьями при помощи канцелярий, в которых работала трудолюбивейшая в мире администрация. Великое дело было образовать этот прусский народ, приученный к порядку, экономии и повиновению, это сильное и послушное орудие правительства, умевшего думать и хотеть лучше всякого другого правительства Германии. Но прекрасна также и история долгой жизни нации, которую одушевляли тысячи страстей, где среди стольких перемен счастья, в часы безумие и в часы рассудительности, в минуты утомление и в минуты героизма, всегда чувствуется человек, француз, с его живым, чутким, благородным умом, так много действовавший и так много думавший, что его дела и мысли приносили пользу самим его врагам. Унижать из зависти или злопамятства историю Пруссии — значить наносить оскорбление нашей собственной истории.

ПРЕДШЕСТВЕННИКИ ГОГЕНЦОЛЛЕРОВ В БРАНДЕНБУРГЕ.

ОСНОВАНИЕ БРАНДЕНБУРГСКОЙ МАРКИ

Новый взгляд на происхождение прусского государства

Не так давно еще счастливая судьба Пруссии объяснялась наследственными доблестями членов Гогенцоллернского дома и гениальностью двух государей: великого курфюрста Фридриха-Вильгельма и великого короля Фридриха II. Но с тех пор, как это государство поднялось на вершину своего теперешнего могущества, прежние представление о ходе его исторического развитие перестали удовлетворять немецких историков. Выдающиеся достоинства отдельных личностей кажутся им слишком узким основанием для величия Пруссии, и они не соглашаются больше относить начало ее успехов всего за два века назад из страха, чтобы такая быстрота ее роста не подала повода к заключению о неизбежности такого же быстрого падение. Отыскивая истинное начало прусской монархии, они восходят теперь к тому отдаленному и темному периоду средних веков, когда германское племя колонизовало заселенные славянами и Литвою берега Эльбы, Одера и Вислы. Согласно этому знаменитый ученый Леопольд Ранке к девяти книгам своей истории Пруссии счел нужным присоединить несколько глав, посвященных этой древней истории, извиняясь, что пренебрегал ею до сих пор. [1] Но то обстоятельство, что он руководился в своем исследовании патриотическим интересом, не может иметь никакого значение, если только ему удалось найти истину. А ему удалось ее найти, и самое заглавие, данное первому тому его сочинение: «Генезис прусского государства», чрезвычайно удачно: медленно и трудно шло зарождение этого государства, и чтобы оно могло явиться

на свет, германскому племени пришлось выдержать многовековую и ожесточенную борьбу вне пределов Германии.

1

Ranke, Genesis des Preussischen Staates. Leipzig, 1874.

Эта история происхождение прусского государства, интересовавшая раньше только немногих специалистов, да ученые общества Берлина и Кенигсберга, вполне заслуживает того запоздалого интереса, который она теперь возбуждает. Она совсем непохожа на историю возникновение большинства других европейских государств. Какая противоположность, например, с Францией! Франция была, так сказать, предустановленна: я хочу сказать, что страна между Океаном, Пиренеями, Средиземным морем, Альпами и Рейном была как бы создана для того, чтобы принять в себя нацию. До какой бы отдаленной эпохи ее истории мы ни восходили, мы всегда находим здесь обособленную национальную жизнь: галлы резко отличались от своих соседей; римляне, завоевав Галлию, образовали из нее отдельный административный округ и сохранили ее неприкосновенность; Меровинги и Каролинги хотели управлять непременно целой Галлией, и, наконец, Капетинги, лишь только у них явилась возможность выйти из Иль-де-франс, употребили все усилия, чтобы расширить свои владение до крайних пределов Галлии. Напротив того, где искать естественных рамок прусской монархии? В. прошлом веке земли ее тянулись, как разорванная в нескольких местах цепь, от Немана до Рейна. Таким образом те выражение, которыми обыкновенно пользуется у нас во Франции язык истории и политики, неприложимы к Пруссии: нет прусской нации, есть прусское государство; и даже этот термин не совсем точен, так как Пруссия является только одной из частей этого государства. За неимением одного общего название, которое могло бы обнять собою все его части, говорят обыкновенно: «Бранденбурго-прусское государство».

Бранденбургская марка и герцогство прусское составляют, действительно, две главные части прусской монархии. Они соединились только в XVII ст., но их история имеет много общих черт, ибо Бранденбург — страна славянская, завоеванная в XII и XIII ст., немецкими маркграфами Асканийского дома, а Пруссия — страна литовская, завоеванная в ХШ ст. немецким орденом Тевтонских рыцарей. Наследники маркграфов и рыцарей, Гогенцоллерны, многим обязаны тем и другим, но особенно маркграфам. Они сделались королями из герцогов прусских, но величие и господства среди германского мира они достигли как курфюрсты бранденбургские; в марке же они встретили предание той оригинальной власти, военной и патриархальной в одно и то же время, которую они потом распространили на различные страны, подчиненные их господству, и которая послужила этим странам прочной связью.

Природа Бранденбурга. — Славяне и немцы берегов Эльбы.

Бранденбург — одна из самых унылых местностей унылой северо-германской равнины. Главные ее реки — Гавель и Шпре; и если водные потоки представляют собой, как говорить Паскаль, большие дороги, одаренные движением, то нужно признать, что они проведены здесь в надлежащем направлении, соединяя окраины страны с ее центром, а центр с Эльбой, которая ведет к морю; но зато как плохо движутся эти бранденбургские дороги! Едва вступив в эту область, Шпре не находит больше склона и почти останавливается, разделяясь на маленькие рукава, которые сонно пробираются то между лугов, то среди ольховых лесов. Гавель тоже теряет свою силу, разливаясь по бесчисленным озерам. Впрочем, в этих плохоньких речках есть своя прелесть: на этих лесах и прудах, где отражаются тяжелые облака северного неба, отдыхает взор утомленного унылым пейзажем путника, а кое-какие прибрежные холмики приятно нарушают однообразие равнины. Без этого летом ее можно было бы принять за Сахару. Бранденбург недаром называют «немецкой песочницей»: иной маленький городишко в сильный ветер совсем заносится тучами песка; когда ветер стихнет, жителям приходится отгребать песок от дверей домов и выметать с улиц, где его по колено. На Флэмингской возвышенности вода выдается жителям по порциям. Раздачей ее заведуют муниципалитеты. Утром в каждой деревушке народ собирается у колодца; является бургомистр с ключами, раздает воду и тщательно запирает снова это сокровище под замок.

История этой обездоленной страны начинается поздно. В первые века христианства ее заселяют германцы; но когда великое переселение народов, называющееся у нас нашествием варваров, охватывает провинции Римской империи, они оставляют эту область и направляются к югу или к западу. Тогда славяне, занимавшие правый берег Вислы, подвигаются на запад, занимают все пространство покинутых германцами земель вплоть до Эльбы, а по местам переходят даже на ее другой берег. Между Эльбой и Одером они носят имя вендов и делятся на три группы: бодричи в Мекленбурге, вильцы в Бранденбурге, сорбы в Лужицкой земле и Мейссене. Служа авангардом славянского мира, венды занимают боевой пост на восточных границах северной Германии.

Благодаря великому переселению славяне прошли этот длинный путь почти без борьбы; но им пришлось сейчас же остановиться, как только оно кончилось, т. е. когда несколько германских народцев, в том числе и франки, окончательно овладели в V в. Галлией и стали защищать ее границы от новых пришельцев. Таким образом франки с древнейших времен уже имеют прикосновение к истории этой заэльбской страны, где впоследствии явилась Пруссия. Остановив на Рейне последние толпы завоевателей, они сами затем нападают на Германию, чтобы ввести в ней свои законы и христианскую веру: Меровинги начинают это дело, Каролинги оканчивают его, и как только Карлу Великому удалось подчинить саксов и продвинуть до Эльбы границы своей империи, он тотчас начинает войну с вендами и делает их своими данниками. Если бы смерть не остановила его, то он заставил бы этих язычников войти в христианское общество, светским главою которого он был; но он успел только вооружить против них восточную границу Германии, вдоль которой был основан им ряд марок. Это были маленькие государства, организованные для наступательных — действий: сражаться с вендами, собирать с них дань, поддерживать силою христианскую проповедь — таковы были обязанности начальников марок, которые назывались маркграфами, т.е. пограничными графами, и которые были передовой стражей христианской империи.