Тезей (другой вариант перевода)
Шрифт:
– Пройди к той колонне, за амфорами с зерном. Вокруг нее обвязан шнур. Возьмись за него и иди, он приведет тебя. Не выпускай его из руки - и с тобой ничего не случится. Если потеряешь - заблудишься и забредешь в сокровищницу - стража тебя убьет.
– Почему ты посылаешь меня одного? Почему не идешь со мной?
Я схватил ее за руку, чтоб не ушла. Не нравилось мне это: слишком похоже было на предательство, на западню... Она ответила сердито и гордо:
– Я поклялась тебе, - говорит.
– Ни я, ни те, кто послал меня, не привыкли, чтобы нам не верили... Отпусти, мне больно!.. Там, куда ты идешь, надо быть повежливей.
Гнев
– Здесь моя миссия закончена, остальное меня не касается. Так мне приказано.
Я пошел по ступеням вниз, люк тихо закрылся. Вокруг во все стороны расходились подземелья Лабиринта: длинные проходы меж колонн, заставленные ларями, с полками для амфор и ящиков; извилистые закутки, полные амфор, запечатанных, с окрашенными боками; глубокие ниши для бочек и сундуков; путаница непроглядных галерей, запечатанных тьмой... Мимо меня проскочил большущий серый кот, что-то упало со стуком, истошно завопила предсмертным криком крыса...
Я обошел амфоры с зерном - в каждой могло уместиться по два человека во весь рост, - обошел и нашел ту колонну. На выступе колонны стояла лампа: огрызок фитиля в глиняном черепке... Из цоколя выступала жертвенная чаша, тот же тесаный камень выходил наружу, - от нее пахло запекшейся кровью. Черная полоса сбегала на пол и дальше по неглубокой канавке, на нее налипли перья... Это была одна из основных опор здания; критяне приносят им жертвы, чтобы крепче стояли, когда Земной Бык сотрясает землю.
Тонкий шнур вокруг был обвязан недавно - на нем крови не было - и висел свободно, так что петля лежала на полу. Я нагнулся подобрать ее - мимо руки скользнула змея и со свистом нырнула в свой разбитый глиняный кувшин... Я отскочил - холодным потом покрылся, - но шнура не выпустил. И пошел по нему.
Шнур вился по темным и тесным подвалам; пахло то вином, то маслом, сухим инжиром, пряностями... Время от времени на поворотах, в непроглядной черноте, висели крошечные пятнышки света от таких же лампочек, как первая, не столько освещали дорогу, как указывали ее. Я ощупью обходил очередную колонну - где-то внизу раздался дикий непонятный крик. Волосы встали дыбом а возле ног моих, на стенке старого колодца, сидела огромная лягушка, бледная, как труп. Это она кричала. Пол вокруг был влажный, и из колодца пахло сыростью. Проход сузился, с обеих сторон были шершавые каменные стены, и по ним из-под пальцев разбегались какие-то ползучие твари... Я остановился на миг - услышал, из стены доносились приглушенные удары, неровные, будто сердце билось в испуге... Приложил ухо к стене - откуда-то слабо кричал человеческий голос: ругался, просил света, проклинал богов... а через несколько шагов его уже не было слышно - наверно, тюрьма была далеко.
За этим узким проходом было большое помещение, полное причудливых теней, - там была свалена старая мебель, ламповые подставки, вазы... В темноту не то глубокая ниша уходила, не то коридор - я не увидел, что там дальше, но разглядел груду запыленных щитов и копий. Оружие! Тут я пожалел, что до сих пор не замечал своего пути. Отбил от ближайшей опоры осколок камня и нацарапал на ней трезубец Посейдона, а после этого отмечал уже каждую колонну, какую проходил мимо.
Оттуда шнур пошел в полную темноту; я лишь на ощупь определил, что снова узкий проход.
Потом снова был узкий проход, снова лампа и снова зал - хранилище священных принадлежностей. Треножники, жертвенные чаши, вазы для елея с широким основанием и узким горлом; чаши для возлияний, с грудями, вылепленными по стенкам; священные топоры, маски, жертвенные ножи, громадная груда кукол с подвижными руками и ногами... Шнур вился дальше - между кучами курильниц и кадил, мимо позолоченной погребальной колесницы, на каких увозят в могилу лишь царей или князей... Потом был высокий шкаф, забитый женской одеждой настолько, что не закрывался; все платья были жесткими от золота, пахло корицей... Впереди были каменные ступени вверх и приоткрытая дверь; конец шнура привязан к ручке.
Я толкнул дверь - отворилась без звука - и шагнул вперед. Вокруг было громадное светлое высокое пространство, под ногами шлифованный пол, пахло маслом, воском, ладаном, пряным вином и полированной бронзой... А передо мной вздымалась громадная фигура, темная на фоне сверкающих ламп, - женщина в шесть локтей высоты с диадемой на челе. Это была Богиня большого храма, в котором вельможи торговались за право посвятить нас ей, когда мы прибыли сюда. Но теперь я видел ее со спины: стоял по другую сторону.
Я не сразу заметил, что в ее тени стоит кто-то еще - меньше и темнее. Женщина была закутана с головы до пят в длинный черный хитон, видны были только глаза. Это были критские глаза - продолговатые и темные, с густыми ресницами и мягкими бровями, а лоб над ними был гладок и бел, как сливки... Больше я ничего не видел: ни фигуры ее, ни волос - хитон все скрывал. Только рост можно было определить - невысокая женщина, - и еще казалось, что талия у нее тонкая. Я закрыл за собой дверь, сбросил на пол плащ, запачканный пылью и паутиной, и ждал.
Она подозвала меня жестом - едва-едва кончики пальцев показались из-под хитона... Я подошел и остановился в двух шагах. Теперь, глядя на ее веки, я уже мог сказать, что она молода, и потому заговорил первый.
– Я пришел. Кто посылал за мной?
Она заговорила наконец. Хитон по-прежнему закрывал ей лицо, так что голос доносился слабо, приглушенно, но он мне почему-то напомнил клинок, этот голос: клинок остер, хоть он и в ножнах.
– Ты Тезей, бычий плясун из Афин?
Неужели она меня не знает? Весь город бывает на Пляске...
– Если вы сомневаетесь, - говорю, - мне нечем это доказать.
– Но веки ее дрожали и были молоды, очень, потому я добавил: - Да, я Тезей. Кому я нужен и зачем?
– Я жрица, - говорит.
– Я служу Богине-на-Земле. Она прислала меня сюда спросить тебя.
Она отпустила ткань, закрывавшую лицо. Очень красивое лицо: тонкое, прямой тонкий нос, рот небольшой на фоне громадных темных глаз... Красивое лицо и очень бледное и без капли грима - даже странно на Крите... Она снова смолкла и смотрела на меня, оперевшись спиной о подножие статуи. Я подождал молча. Потом говорю: