Тезка

Лахири Джумпа

— Брат сказал, если спросят, кто мы такие, говорить, что мы первокурсники из Амхерста, — инструктирует их в машине Колин.

Вечеринка уже в разгаре. Все двери, выходящие в холл нижнего этажа, раскрыты. Они с трудом протискиваются в одну из комнат — там темно, душно, полно людей. Никто не замечает Гоголя и его друзей, и они идут в другую комнату, туда, где стоит бочонок пива. Некоторое время они топчутся вокруг него, отхлебывая пиво из пластиковых стаканчиков и стараясь перекричать музыку. Но затем Колин видит в дверях брата и устремляется к нему, Джейсону надо в туалет, Марк хочет еще пива, и Гоголь остается один. Немного постояв, он выходит в холл вслед за Колином. Кажется, здесь все друг друга знают, все кричат, шепчутся, смеются, болтают, обнимаются — невозможно вклиниться ни в один разговор. Из разных комнат доносится разноголосая музыка, и скоро у Гоголя начинает шуметь в ушах. Ему кажется, что

он, в своих нарочито порванных джинсах и клетчатой футболке, выглядит излишне благопристойно, что волосы у него слишком чистые и слишком аккуратно причесаны. А с другой стороны, это вроде бы и не важно, всем наплевать. Гоголь доходит до конца холла, поднимается по лестнице на второй этаж. Холл второго этажа пуст, пол застелен темно-синим ковролином, двери в комнаты выкрашены в белый цвет. Слышна только приглушенная музыка и голоса, доносящиеся с первого этажа. Он уже хочет вернуться, как вдруг одна из дверей открывается и в холл выходит тоненькая симпатичная девушка в дешевом платье в горошек и сношенных босоножках. Темные волосы мягкими прядями обрамляют щеки, короткая челка. Лицо сердечком, губы накрашены ярко-красной помадой.

— Ох, извините, — говорит ей Гоголь. — Я что, зашел не туда?

— Ну, считается, что это этаж для девушек, — сообщает ему незнакомка. — Но, по-моему, это никогда никого не останавливало. — Она внимательно смотрит на него, так, как ни одна девушка до сих пор не смотрела. — А вы что, здесь раньше не бывали?

— Нет, — бормочет Гоголь. Его сердце бешено стучит, щеки заливает краска. Потом он вспоминает их легенду и выпаливает: — Я первокурсник из Амхерста!

— Круто, — говорит девушка, подходя к нему ближе. — Меня зовут Ким.

— Приятно познакомиться. — Он подает ей руку, и она пожимает ее, задерживает его ладонь в своей руке чуть дольше, чем требуется. Секунду она смотрит на него, как будто чего-то ждет, потом улыбается, демонстрируя два передних зуба, которые чуть-чуть заходят друг на друга.

— Ну ладно, тогда пошли, — говорит она, — я покажу тебе окрестности.

Они вместе спускаются по лестнице, заходят в комнату, где наливают себе пива. Он стоит рядом с ней, не зная, что ему делать, пока она здоровается со своими друзьями. Потом она ведет его в зону отдыха, где стоит телевизор, автомат с кока-колой, потертый диван и несколько разнокалиберных стульев. Они садятся на диван довольно далеко друг от друга, Ким замечает оставленную кем-то пачку сигарет на столе и закуривает.

— Ну? — говорит она наконец, поворачиваясь к нему.

— Что?

— Ты мне скажешь свое имя или нет?

— Ох, — говорит Гоголь. — Ну конечно.

Он не хочет говорить Ким свое имя. Он не хочет, чтобы ее большие голубые глаза недоуменно расширились. Он всем сердцем желает, чтобы у него было другое имя, пусть хоть на один раз, имя, которое не испортило бы так хорошо начавшийся вечер. Он уже солгал ей один раз, назвавшись студентом из Амхерста. Конечно, он мог бы представиться Колином, Джейсоном или Марком, и она никогда не узнала бы правды. Ведь в мире — миллион имен, одно лучше другого. Но вдруг он понимает, что ему нет смысла лгать — он вспоминает, что у него есть другое имя. Более того, если бы не его глупость, он сейчас звался бы именно так.

— Никхил, — говорит он в первый раз в своей жизни. Он произносит это имя смущенно, оно непривычно для него самого, сам того не желая, он придает ему вопросительную интонацию. Он смотрит на Ким, нахмурившись, боясь, что она сейчас расхохочется или назовет его лжецом. Он даже перестает дышать. Его лицо подергивается, то ли от ужаса, то ли от восторга.

Но ей нравится это имя.

— Никхил, — говорит она, выпуская к потолку тонкую струйку дыма, затем поворачивается к нему и улыбается. — Надо же! Никхил. Никогда не слыхала такого имени прежде. Какое милое!

Некоторое время они сидят рядышком и болтают, Гоголь потрясен, как просто все получилось. Его охватывает эйфория, он как будто сквозь сон слышит, что Ким рассказывает ему о занятиях, о своем родном городе в Коннектикуте, откуда она приехала в Бостон. Он чувствует вину, он чувствует блаженство, словно невидимый щит закрыл его от всех горестей и неприятностей. Поскольку Гоголь уверен, что они никогда больше не встретятся, он ведет себя смело: пока Ким рассказывает ему о своей жизни, он прижимается бедром к ее ноге, кладет руку ей на плечо и нежно проводит по волосам. А потом легонько целует в губы. Это — его первый поцелуй, в первый раз он чувствует тело девушки так близко, в первый раз женское дыхание обжигает ему щеку.

— Гоголь, ты что, правда целовал ее? Ну, ты даешь! — с восхищенной завистью говорят ему друзья по дороге домой.

Он трясет головой, удивляясь не меньше, чем они, все еще переживая чудесные моменты.

«Это

был не я», — едва не срывается с его губ. Но его друзьям незачем знать, что это не Гоголь целовал незнакомую девушку, что Гоголь не имеет к этому никакого отношения.

5

Если разобраться, то в мире полно людей, которые в какой-то момент своей жизни поменяли имя: актеры, писатели, революционеры, трансвеститы. На уроках истории Гоголь узнал, что переселенцы из Европы меняли имена и фамилии прямо в иммиграционном центре Эллис-Айленд, что негры-рабы брали себе новые имена после освобождения. Да и Николай Гоголь — хотя Гоголь Гангули этого не знает — для публикации в «Литературной газете» сократил свою фамилию Гоголь-Яновский до Гоголя. (Он также публиковался под псевдонимом Янов, а однажды подписал свое произведение «ОООО» — ведь в его имени и фамилии четыре «о».)

И вот однажды летом 1986 года, после поступления в Йельский университет, Гоголь тоже решается на перемену имени. На электричке он едет в Бостон, на Норд-Стейшн переходит на зеленую линию и садится в поезд, идущий до Лечмера. Он немного знаком с этим районом: он бывал здесь с родителями, когда требовалось купить новый телевизор или микроволновку, а еще их класс возили на экскурсию в Музей науки. Но Гоголь никогда не бывал здесь один и, несмотря на то что выписал маршрут на листок бумаги, умудряется заблудиться по дороге на Мидлсекс-Пробейт и Фэмили-Корт. На Гоголе синяя оксфордская рубашка, джинсы и вельветовый блейзер, в котором он ходил на экзамены, но сегодня в нем слишком жарко. Гоголь даже надел свой единственный галстук — красно-коричневый с желтыми диагональными полосками. Он теперь высокий, стройный юноша с вечно взлохмаченными темно-каштановыми волосами, с худым, интересным, умным лицом с высокими скулами и смуглой чистой кожей. От Ашимы он унаследовал большие, миндалевидные глаза, проницательный взгляд и четкие, поднимающиеся дугой брови, а от Ашока — легкую горбинку в верхней части переносицы.

Наконец Гоголь находит здание суда — внушительное кирпичное здание, окруженное колоннами и занимающее целый квартал, вход в него расположен с бокового фасада. Гоголь спускается вниз по узкой крутой лестнице, заходит внутрь, проходит рамку металлоискателя, как будто он в аэропорту, отправляется в полет. Внутри здания суда прохладно, бесшумно работает кондиционер, потолок отделан изящной лепниной, коридоры застланы красной ковровой дорожкой. Стены коридоров и холлов отделаны мрамором, отдающимся при ходьбе приятным негромким эхом. Ему представлялась гораздо более скромная обстановка. Однако именно сюда, думает Гоголь, люди приходят, чтобы решать свои проблемы: жениться, разводиться, регистрировать детей, оспаривать завещания. Чиновник за стойкой информации велит ему подождать наверху, в специальном зале, где за круглыми столами сидят люди и пьют кофе. Гоголь садится на стул, выставив вперед длинные ноги, в нетерпении отстукивает сложный ритм. Он забыл взять с собой книгу, поэтому поднимает забытый кем-то на соседнем стуле экземпляр «Глоб», пробегает глазами заметку в отделе «Искусство» о выставке портретов Хельги кисти Эндрю Уайета, потом начинает упражняться в написании своего нового имени на полях газеты. Он пробует расписываться в разных стилях, с наклоном то влево, то вправо, его рука пока еще не привыкла к прямому «н» и угловатому «и» вместо округлых «о». Интересно, сколько раз он ставил свое старое имя под своими работами, сочинениями, проектами, записками, которые он передавал друзьям. Сколько раз в жизни человек вообще пишет свое имя? Миллион? Два миллиона?

Идея поменять имя впервые пришла ему в голову пару месяцев назад. Он сидел в приемной зубного врача и, зевая, листал журнал «Ридерз дайджест». Лениво переворачивал страницы, не особенно вглядываясь в содержание, пока одна заметка не привлекла его внимания. Она называлась «Второе крещение». «Кто эти люди?» — гласил подзаголовок. Ниже были перечислены ничего не говорящие Гоголю имена и фамилии, а в самом низу страницы мелким шрифтом вверх ногами были напечатаны знаменитые имена, которые на поверку оказались псевдонимами. Из всего списка Гоголю был знаком только Роберт Циммерман, известный всему миру под именем Боб Дилан. Он не имел ни малейшего представления о том, что Мольера на самом деле звали Жан-Батист Поклен, Льва Троцкого — Лев Давидович Бронштейн, Джеральда Форда — Лесли Линч Кинг-младший, а Энгельберт Хампердинк родился Арнольдом Джорджем Дорси. В статье отмечалось, что все эти люди поменяли данное им при рождении имя по собственной воле и что это право есть у каждого американца. Более того, десятки тысяч американцев ежегодно поступают так же — для этого только надо заполнить декларацию. Внезапно Гоголь увидел свое имя «Гоголь» среди списка знаменитых имен, и Никхил — внизу страницы вверх ногами.