Тезка
Шрифт:
— Какая жалость, что вы не останетесь на ужин, — говорит мать, когда они встают из-за стола.
Но отец торопит их.
— Лучше успеть доехать до темноты, — говорит он.
После обеда мать подает пайеш — индийский рисовый пудинг — и чай. Гоголя поздравляют с днем рождения. Он получает открытку, чек на сто долларов и темно-синий свитер с капюшоном.
— А, хорошая штука, — одобрительно говорит Максин. — Там, куда мы едем, теплые вещи не помешают. Ночью там бывает холодно.
Они выходят на улицу, обнимаются и целуются на прощание. Вообще-то это Макс целует всех, родители лишь смущенно подставляют щеки. Мать приглашает их приезжать еще. Отец сует ему листок бумаги с новым телефоном в Огайо, обещает позвонить, когда устроится там.
— Счастливого тебе пути в Кливленд, — говорит Гоголь. — Успешной работы.
— Спасибо. Я буду скучать. — Ашок похлопывает сына по плечу и негромко добавляет на бенгали: — Навещай мать время от времени, хорошо?
— Не беспокойся,
— Да, увидимся. — Отец еще раз обнимает его. — Что же, будь осторожен, Гоголь.
Поначалу он не обращает внимания на отцовскую оплошность. Однако, когда они садятся в машину, Макс внезапно спрашивает, застегивая ремень:
— А как тебя отец назвал?
— Ерунда, объясню тебе потом. — Он сосредоточивает внимание на зажигании и осторожно выводит машину на улицу. Последний раз оборачивается к родителям, они стоят на крыльце и машут руками.
— Позвони, когда доберетесь до места! — говорит мать, но он делает вид, что не слышит, и, махнув рукой в ответ, давит на газ.
Какое облегчение — вырваться из родительского мира, стрелой мчаться в машине наедине с Максин, болтать ни о чем, держаться за руки без стеснения! Они пересекают границу штата, но какое-то время пейзаж остается все тем же: над ними — скучное синее небо, вдоль дороги тянется защитная сетка, каждые десять миль — заправки и неизменные «Макдоналдсы». Максин знает дорогу, поэтому Гоголю нет нужды заглядывать в карту. Сам он был в Нью-Гэмпшире пару раз с родителями — они ездили любоваться осенними пейзажами. Оба раза они выезжали на один день и останавливались в специально обозначенных местах, где панорамы считались наиболее живописными. Но так далеко на север он никогда еще не заезжал. Они пролетают мимо ферм, мимо стад пятнистых тучных коров, лениво жующих траву, мимо красных силосных башен, белых церквей, сараев, крытых проржавевшими железными крышами. Мимо маленьких городков, разбросанных далеко друг от друга. Их названия ничего не говорят ему. Потом они съезжают с шоссе и продолжают свой путь по крутой, узкой сельской дороге, ведущей в горы. Горы на горизонте напоминают плавно оседающие молочные волны. А рваные перистые облака, поднимающиеся вертикально над их вершинами, — дым, идущий из крон деревьев. Более тяжелые кучевые проплывают низко над долинами, отбрасывая медленно ползущие тени. Постепенно машин на дороге становится все меньше, так же как и следов цивилизации, — больше не видно ни туристических лагерей, ни кемпингов, лишь фермы да голубые и сиреневые цветы по обочинам. Гоголь даже не представляет себе, как далеко они заехали. Максин говорит, что они уже недалеко от канадской границы, если будет желание, можно съездить на денек в Монреаль.
Они сворачивают на грунтовую дорогу, ведущую в березовый лес, густо заросший болиголовом. Как это Максин поняла, куда надо сворачивать, — у дороги нет никаких обозначений, ни знаков, ни даже почтового ящика! Какое-то время они едут осторожно, переваливаясь через глубокие ямы. Вокруг только высокие папоротники, укрывшие землю желто-зеленым ковром. Мелкие камешки с шумом летят из-под колес, свет и тени пляшут на лобовом стекле. Но вот они выезжают на поляну, на которой стоит небольшой дом, огороженный низкой стеной, сложенной из плоских камней. «Вольво» Джеральда и Лидии припаркован прямо на траве — подъезда к дому нет. Никхил и Максин вылезают из машины, расправляют затекшие ноги, потягиваются, и девушка ведет его за руку к дому. Солнце уже садится, но воздух теплый, лениво-мягкий, ветерок чуть слышно колышет ветви деревьев. Они подходят к дому, и прямо за ним Гоголь вдруг видит озеро — темнее, чем лазурь неба, сверкающее на солнце, окруженное почетным караулом из застывших по стойке «смирно» сосен. За озером возвышаются горы. Озеро больше, чем он думал, ему не переплыть такое расстояние.
— Мы приехали! — кричит Максин и машет руками, устремляясь к родителям.
Навстречу к ней с истерическим лаем бросается Сайлас. Джеральд и Лидия сидят в раскладных креслах, расставленных на траве. На низком столике перед ними стоят коктейли, отсюда открывается поразительной красоты вид на озеро. Родители Максин загорели, выглядят отдохнувшими, похудевшими. Одеты они небрежно: Лидия — в белую майку и джинсовую юбку с застежкой на боку, Джеральд — в мятые синие шорты и футболку, от длительного ношения давно потерявшую цвет. Руки Лидии от загара стали почти такими же темными, как у Гоголя, а у Джеральда облупился нос. У их ног лежат книги, повернутые открытыми страницами вниз, а над ними висят любопытные бирюзовые стрекозы, трепеща крылышками так быстро, что кажутся совсем неподвижными. Родители Максин поворачивают к ним головы, прикрывают глаза руками от нестерпимого блеска солнца.
— Ну что же, добро пожаловать в рай! — говорит им Джеральд.
Жизнь на даче — полная противоположность жизни в городе. Лесной дом темный, немного сырой, в ванной и туалете трубы выведены наружу, проводка закреплена над дверными проемами железными скрепками, из балок торчат гвозди. На стенах — россыпь рамок с коллекцией местных бабочек, карта местности на пожелтевшей от времени бумаге, семейные
— Здесь прямо как в лагере, — со смехом говорит Макс, пока они распаковывают рюкзаки.
Но Гоголь никогда не был в лагере, для него это — совершенно незнакомый мир, такого отпуска он еще не знал, и это несмотря на то, что они всего-то в трех часах езды от родительского дома.
Дни они проводят с родителями Макс, сидят на стульях или валяются на траве, бездумно смотрят в лазурное небо или в столь же лазурные воды озера. Вдоль берегов озера расположены другие дачи, деревянные мостки уходят далеко в воду, на берегу лежат перевернутые лодки. Вода у берега рябит от бесчисленных мальков. Гоголь во всем копирует хозяев дома, на голове у него белая панама, и каждые полчаса он втирает себе в плечи, лоб и щеки крем от загара. Он пробует читать, но засыпает, не прочитав и страницы. Когда ему становится слишком жарко, он бросается в воду и плывет вдоль берега до чьих-нибудь мостков, потом обратно. Дно озера покрыто мелким, чистым песком без камней, без водорослей. Иногда их навещают родители Джеральда Хэнк и Эдит, их дом стоит на том же берегу примерно в полумиле отсюда. Хэнк, профессор-античник, сейчас на пенсии, всегда приносит с собой томик греческой поэзии и читает отрывки из Гомера, переворачивая страницы длинными, покрытыми старческими пятнами пальцами. Почитав, он, кряхтя, опускается на одно колено, стягивает с ног носки и сандалии, подворачивает брюки и заходит по колено в воду. Там он встает, упирает руки в бока и разглядывает окрестности, горделиво подняв голову и поводя носом. Эдит, его жена, — маленькая хрупкая старушка с девичьей фигурой и изборожденным морщинами лицом. Ее абсолютно белые волосы обрамляют лицо пушистым нимбом. Она рассказывает Гоголю, как много они с мужем путешествовали: побывали в Италии, в Греции, в Египте, в Иране.
— А вот в Индию так и не попали, — вздыхает она с сожалением. — Такая жалость, мне так хотелось бы съездить туда!
Они с Макс целыми днями бродят в купальниках. Иногда по утрам Никхил совершает пробежки вокруг озера вместе с Джеральдом. Они бегают по дорогам и тропам, забираются в совершенно дикие места, где, кажется, вообще не ступала нога человека. Примерно на середине их маршрута расположено семейное кладбище Ратклифов, там они обычно останавливаются, чтобы перевести дыхание. Здесь будет похоронена Максин, когда умрет, а до этого — ее родители и дедушка с бабушкой. Все свободное время Джеральд проводит в огороде, он выращивает укроп и петрушку, салат и помидоры. Ногти у него обломаны, под ними вечная, несмываемая грязь. Однажды Максин и Никхил доплывают до дома Хэнка и Эдит, и старики угощают их обедом — салатом с яйцом и томатным супом. А по ночам, когда в хижине становится слишком жарко, они берут фонарик и идут на берег озера понырять и поплавать голышом. Они шепчутся, тихо смеются, стараясь не нарушать очарования ночи, в свете луны совершают заплывы до соседских мостков и обратно. Незнакомое доселе ощущение обволакивающей мягкости воды возбуждает Никхила, он ловит Максин за талию и опрокидывает на землю. Они занимаются любовью на траве, сырой от росы и их мокрых тел, и, пока Максин сладострастно изгибается, сидя на нем верхом, Никхил смотрит мимо ее хрупкого плеча в небо. Небо необыкновенно высокое, как огромный купол, оно вобрало в себя столько звезд, рассыпанных по нему драгоценными камнями, сколько он никогда в жизни не видел.
Несмотря на то что делать на даче абсолютно нечего, дни проходят по определенному порядку, заведенному и поддерживаемому годами. Они просыпаются рано под щебет и гомон птиц, когда восточную сторону неба прочерчивают розово-черные полосы рассветных облаков. Завтракают всей семьей на веранде с видом на озеро — обычно домашними заготовками, намазанными или положенными на толстые куски хлеба. Единственный источник новостей — местная газета, которую Джеральд приносит из сельского магазина. Вечером они принимают душ и одеваются к ужину, а потом какое-то время сидят на лужайке перед домом, потягивая коктейли и наблюдая, как солнце закатывается за верхушки гор, освещая их разноцветными тонами — от розового до багрового. После захода солнца начинается ночная жизнь. Мелкие летучие мыши шныряют между величественных сосен, поднимающихся на высоту десятиэтажного дома, а их разноцветные купальники висят в ряд на веревке. Они закусывают вино сыром, привезенным из Нью-Йорка, затем идут на веранду ужинать.