The Chamber. Камера
Шрифт:
– Чушь!
– А ведь я бы размазал тебя по стенам, Наджент, если бы захотел.
– Очень страшно. К делу, Сэм. Каким будет меню твоего последнего ужина?
– Сегодня воскресенье. Последний раз я собираюсь поужинать во вторник вечером. Зачем подобная спешка?
– Нужно все спланировать. Можешь заказать что угодно. В пределах разумного, естественно.
– Кто же будет готовить?
– Наши повара.
– Изумительно. Тот самый шеф, что девять с половиной лет кормит меня бобами и тухлой свининой. Ах, какая аппетитная перспектива!
– Итак,
– Как насчет тостов и вареной моркови? Не хочется утруждать желудок деликатесами.
– Превосходно. Передумаешь, скажи Пакеру, а он сообщит на кухню.
– Обойдусь без последнего ужина, Наджент. Завтра мой адвокат пустит в ход тяжелую артиллерию. Ты даже не представляешь, что вас ждет.
– Надеюсь, твои ожидания оправдаются.
– Сукин ты сын! Лжец! Тебе же не терпится спеленать меня ремнями и дать подручным команду задраить дверь. А потом, когда все будет кончено, ты с постной рожей выйдешь к прессе: сегодня, восьмого августа, в ноль часов пятнадцать минут, в соответствии с приговором суда округа Лейкхед, штат Миссисипи, осужденный Сэм Кэйхолл принял смерть в газовой камере тюрьмы Парчман. Это будет твой звездный час, Наджент. Не пытайся мне врать.
Полковник не сводил глаз с зажатого в руке листа бумаги.
– Назови мне имена свидетелей.
– Узнаешь у моего адвоката.
– Кому передать оставшиеся после тебя вещи?
– Узнаешь у моего адвоката.
– О'кей. Представители прессы хотят взять у тебя интервью.
– К адвокату.
Вскочив со стула, Наджент стремительно вышел из комнаты. Пакер выждал секунд десять и уже от самой двери негромко сказал:
– Сиди спокойно, Сэм. К тебе еще один визитер.
– Тогда плесни сюда немного кофе, – подмигнул ему Кэйхолл.
Сержант взял со стола стакан. Через пять минут он вернулся с полным и протянул Сэму воскресный выпуск городской газеты Джексона. Кэйхолл отыскал на второй полосе заметку о готовящейся казни, начал читать. Через некоторое время в “гостиную” без стука вошел Ральф Гриффин.
Положив газету на стол, Сэм окинул священника придирчивым взглядом. Одет Гриффин был в поблекшие от множества стирок джинсы и черную рубашку с белой полоской под воротником. На ногах – легкомысленные кроссовки.
– Мое почтение, святой отец, – приветствовал его Кэйхолл, с наслаждением делая большой глоток кофе.
– Как поживаешь, Сэм? – Гриффин выдвинул из-за стола стул, сел.
– В данную минуту сердце мое переполнено ненавистью, – мрачно признался старик.
– Весьма прискорбно. Кто является ее объектом?
– Полковник Наджент. Но это пройдет.
– Молитвы возносишь, сын мой?
– В общем-то нет.
– Почему?
– А куда спешить? В моем распоряжении день сегодня, день завтра и день послезавтра. Во вторник вечером помолимся вместе. От души.
– Как скажешь. Решать тебе. Я буду рядом.
– Мне бы хотелось, чтобы вы побыли со мной до конца, ваше
– Почту за честь.
– Спасибо.
– О чем ты намерен просить Бога, Сэм? Кэйхолл поднес к губам стакан с кофе, отпил.
– Для начала необходимо увериться в том, что Господь простит мне после смерти все мои неправедные поступки.
– То есть грехи?
– Да.
– Для этого необходимо покаяться и испросить у Бога прощения.
– Как? Скопом, за все сразу?
– Хотя бы за то, что ты помнишь.
– Тогда начинать нужно прямо сейчас. На это потребуется время.
– Тебе виднее. О чем еще ты будешь молить Всевышнего?
– О моей семье – такой, какая она есть. Внук, брат, дочь. Я не жду моря пролитых ими слез, просто не хочу, чтобы они переживали. А еще я замолвил бы словечко за своих здешних приятелей. Без меня им придется трудновато.
– Продолжай.
– Третья молитва – за Крамеров, особенно за Рут.
– Это семья погибших мальчиков?
– Да. Ну и, конечно, Линкольны.
– Кто такие Линкольны?
– Долгая история. Тоже жертвы.
– Хорошо, Сэм, хорошо. Тебе необходимо очистить душу.
– Чтобы ее очистить, нужны годы, святой отец.
– Много на твоей совести?
Сэм поставил стакан на стол, медленно потер ладони. В глазах Гриффина светились доброта и понимание.
– Что, если так?
– Человеческих жизней? Кэйхолл кивнул.
– Убиенных тобой людей? Второй кивок.
Гриффин сделал глубокий вдох, задумался.
– Что ж, Сэм, откровенно говоря, я бы не хотел умереть, не исповедавшись, не испросив у Бога прощения. Так сколько же их?
Кэйхолл сполз со стола, обул резиновые тапочки, закурил и принялся расхаживать по “гостиной”. Священник чуть повернулся вместе со стулом.
– Джо Линкольн. Письмо семье я уже отправил.
– Ты убил его?
– Да. Он был афроамериканцем, жил на моей земле. Произошло это, наверное, в пятидесятом. С тех пор меня не переставала мучить совесть. – Сэм остановился, опустил голову. – А потом, много лет спустя, двое белых мужчин убили на похоронах моего отца. Какое-то время они провели в тюрьме, и когда вышли, мы с братьями их уже ждали. Прикончили обоих, о чем я ничуть не сожалею. Все в округе считали их настоящей мразью, к тому же они лишили жизни отца.
– Убийство никогда не было делом праведным, Сэм. Сейчас ты борешься против того, чтобы именем закона убили тебя.
– Это я понимаю.
– А полиция вас не задержала?
– Нет. Шериф что-то подозревал, но доказать ничего не мог. Мы вели себя очень осторожно. Да и кто они были? Отбросы.
– Пусть так, и все же вам нет оправдания.
– Знаю. Я привык думать, что те двое получили по заслугам – до того, как попал сюда. На Скамье же человек меняется и понимает: единственная ценность – это жизнь. Теперь мне жаль парней. Искренне жаль.