«The Coliseum» (Колизей). Часть 1

Сергеев Михаил

И приходила к заключению, что нет. Само собой, Полина сознавала новый статус, который был не ниже ни на йоту, чем у Елены. А это, в свою очередь, позволяло уже сохраняя видимость прежних, строить отношения чуть по другому. Со своими условиями. Ее мнение теперь всё чаще не совпадало с мнением подруги. Так было и раньше… но молчаливое прежде несогласие превращалось в звучную нетерпимость. Именно статус давал ей право резко разговаривать с Еленой там, в кемпинге. Раньше такого она позволить себе не могла. «Так… ты пошла по второму кругу, – поймала себя на мысли женщина. – Ну и что? Я ведь ищу оправдания. И не преступлению. Я же не просто так всё делала… взвешивала, «опиралась»… и не факт, что ошибалась. Пусть именно своим шагом в «новую» жизнь, своим поступком, я и обрела «свободу» таких отношений. Да разве ж плохо? –

Полина была убеждена, что подруга и не заметила подмены, что всё для той оставалось как прежде. Выиграли все. Однако, сомнение в убежденности посеяло воспоминание, как однажды она почувствовала дискомфорт, находясь в «рамках» новых отношений. И мысль, что ту «несвободу» променяла на другую, долго преследовала ее, пока, наконец, не исчезла. – Да, время лучше всего лечит зло! Причем избирательно, с мифическим, эфемерным выигрышем – стирая неприятное». Сейчас женщина начинала понимать – путем, которым шла, можно приобрести, многого достичь, но «обретать» невозможно. Так же как и освободиться от легкого недомогания души, которое, усиливаясь с годами, переходит в постоянную боль, если не топтать и не избавляться от воспоминаний. Ее «смелые» возражения были не «те» и вели не «туда»… «Как же поправить, как попробовать жить иначе?..» – думала она постоянно эти дни, и снова, пасуя перед «неподъемностью» решения, опиралась на другой голос: «А зачем? Помни, так живут все. Разве ты сделала кому-нибудь больно? Разве навредила?». Но согласия с прежним уже не было и в душе отзывалось: да, сделала больно – себе. Да, навредила… себе. А те, кому и для кого ты совершала это, позаботились о том же сами. И повторили твой путь. А значит, ты множила вред. Незаметный, старательно «незамечаемый» вред. Она вспомнила, как начинала говорить в ней мать, как оправдывала всё материнской заботой и всегда успокаивалась. Но сейчас сомнения были даже в этом. Она вдруг почувствовала, что борьба внутри чего-то с чем-то, которая шла много лет, обретала видимые очертания. Этим «чем-то» оказался окружавший ее мир, со своими порядками, требованиями и нетерпимостью к тому, что и боролось в каждом человеке со времен Адама, и Евы. И борьба эта развернулась в последний раз, отражая иной смысл, иную цель, такую же далекую от темноты мира, как и она от несчастной подруги. Полина чувствовала: вот-вот будет исход. Перевернуть песочные часы в очередной раз – не получится. Запас их терпения иссяк. Начиналась плата. От этой мысли сердце застучало еще сильнее. Принять, что ее навсегда оставят силы, направлявшие волю эти годы, вместе с другими, подаренными ей в рождении, которые потом отодвинуты уже самой, женщина не могла. А смириться не хватило духа. Мужество оказалось в другом – удержать «родное», принятое от матери, или умереть.

Но бульвар все-таки не то место, где в одночасье решаются судьбы, прозрение торжествует, а свет выхватывает истину и не отпускает уже ее. Слишком коротким был задуман он, таким же незадачливым мастером, с такими же, как и у Полины, глазами. И потому решение, как и путь, обрывалось во времени, напоминая всякую дорогу на земле. Но шагать по ней нужда всегда заставляла людей дальше, заполняя обрывы и провалы спасительными мыслями об одинаковости судеб.

Так случилось и с Полиной. Женщина решила совсем не то, чего ждала, к чему подходила, нащупывала. А лишь необходимость оставить укоризны, как поступают все люди, вдруг останавливаясь, и даже становясь уважаемыми, известными. Теми, на кого потом равняются и кому подражают.

«Боже, если это все?! Все без исключения! Что же мне? Я думаю и поступаю так же. Всего лишь! Значит – правильно. А если и нет? Неужели страшна так вина, разделенная людьми? Разве соединяясь, принося облегчение друг другу, они не заслуживают оправдания хотя бы поэтому? Хотя бы милости… Почему же я ругаю себя? Почему моя вина, если она и есть – меньше вины тех, кому следовало подражать? Кто отошел в тень, пусть и добровольно?! Я не увидела их… мне показывали других… и в школе, и дома. Не виновата я! Ни в чем не виновата!» – надежда всколыхнула ее чувства, ободрила, распрямила.

– Ну, вот… совсем другое дело. Вы уже не расстроены, – мужчина с тростью, который остановил ее несколько минут назад, снова стоял перед нею. – Знаете, один мой знакомый, царство ему небесное, – он перекрестился, – говорил себе в таких случаях:

«Это не самое худшее в жизни».

Полина замерла. То же самое она слышала много раз от человека, который так и не смог рассказать уже своей дочери, как, на самом деле и где распускаются розы… «особые розы… без шипов», – и, огорчаясь очередной попытке, всегда запирался в своей комнате, в своих мыслях.

– Они это делают неожиданно… – незнакомец улыбнулся.

– Кто? Простите…

– Розы. Вы же подумали о них?

Женщина стояла в тишине. Какая-то капсула отделила двух людей от остального мира. Сердце уже не стучало. Волнение отошло. Непонятное спокойствие, заполнив пространство, дало ей время выбрать вопрос:

– Вы… – она сделала паузу, – вы можете мне чем-то помочь?

– Конечно, – мужчина повесил трость на локоть и взял обе руки Полины в свои. – Именно для того я и здесь. Знаете, десятилетний мальчишка Макколей Калкин – герой знаменитого фильма «Один дома», вы его, конечно, помните, заработал первые сто тысяч и получил известность. На олимп успеха забрался уже с миллионами, из-за которых, разругавшись, расстались его родители. Пойман с марихуаной, дальше – героин, сто сигарет в день, одиночество и самоубийство. Родили любили и вырастили – точно указав цели. Всё сбылось. Примеров тысячи.

– Но, это правый край и потом… он еще жив… – губы женщины дрожали. – Мой… не там…

– Верно, есть левый – ходят в воскресную школу при церквях. А жив ли… Ведь мы, грешные, сами выбираем к кому тяготеть. Восемь из десяти уводят детей правее. Вот и вся правда. А про финал киногероя или других звезд мы не знаем. Соглашусь. Зато успех, не важно – кино, денежный или творческий, точно примеряем на своих отпрысков. Не так ли?., ничего не потерявшая пока женщина? – незнакомец заглядывал ей в глаза.

– Неужели… не поздно?..

– А вы посмотрите, – он кивнул в сторону реки, – один пролет, шаг, поступок… и самое бурное течение, увлекающее за собой всё, становится прошлым.

Полина медленно повернула голову.

– Достаточно одной театральной паузы, – добавил мужчина уже из-за спины.

Огромный мост, тот самый, через Ангару, что остановил прерванный полет, упирался в другой берег. Туда, где на дискотеках «политеха» прошла молодость, где родились, а потом растаяли надежды. Как растаяли и растворились в этой жизни друзья, увлечения и вера… в бескорыстие, порядочность и кое во что еще, в чем признаться себе женщина не могла. Сама же жизнь, где так быстро меняются предпочтения и оценки, как казалось ей только что, – уже пройдена. Но и ощущение пограничного, в той самой точке, некой черты, за которой проступала теплота, и брезжил рассвет… возвращалось, не проходило, мучительно цеплялось за жизнь и говорило: «Всё не так. Всё только начинается».

Полина заколебалась. И тут ветер, осенний ветер перемен, чувствуя это, умерил порывы и, помогая, легко подтолкнул женщину вперед.

Она осторожно протянула руку, желая потрогать собеседника, сделала шаг, провалилась, и коснулась чего-то за его спиной.

Вспышка магния означала, что снимок сделан.

«Динь-дон. Динь-дон.» – звон пряжек вернул ее обратно.

Но Ишики-сан этого уже не видел.

– Ты чего? – Валентин Львович медленно снял руку жены с груди. – Мы опаздываем.

Лифт приветливо погудел и выпустил их на свободу.

Через час ванильный гул партера приглушенный бархатной обивкой и легкими ароматами мирян, настраивал быть собой, прежней, полноценной. Как ей этого хотелось! Радость ожидания победы, пусть маленькой, пусть только этим вечером, пусть на несколько часов, давала женщине ту желанную эйфорию, легкий обман, которые и делают всех счастливыми. На мгновение, на час, на вечер.

– А кто у нас Фигаро сегодня? Не Айдаров? – Валентин Львович зевнул. «Приземление» было терпимым.

Полина быстро наклонилась к мужу:

– Говори потише. Если ты здесь два раза в год пьешь коньяк, это не значит, что все партии исполняет солист группы, которая тебе нравилась. К тому же, Кречинский – не Фигаро. – И вызывающе улыбнулась соседке, погасив чрезмерное внимание к разговору.

– Но, согласись, дорогая, голос! – Расстроить мужчину было невозможно.

– А поет Щербатых, Иван – из приглашенных, москвич. Между прочим, класс профессора Григорьева! – нарочито громко, добавила она.