The Мечты. Весна по соседству
Шрифт:
– Может быть, и могло, - Женя пожала плечами и тоже посмотрела в свою кружку. – А сейчас не может.
– Ладно, я понял... Если решу уехать, пришлю тебе открытку и буду иногда сбрасывать фотки Торонто. Или куда еще занесет.
– У тебя все обязательно будет хорошо, - кивнула Женя. – И я очень рада за тебя.
– Ты не передумаешь?
– Нет, Ром… - быстро отозвалась Женя и испуганно осеклась. Резко вздрогнув, Юрага пролил на себя чай, едва не уронил чашку и растерянно посмотрел на нее.
– Черт... – сдавленно выдохнул он.
Женя отвела глаза и молча смотрела в темный провал окна. Она видела там весеннее утро почти год назад. Мужчина,
Женя тряхнула головой, от чего воспоминания развеялись, и проговорила, не глядя на Артема:
– Скоро весна. Хорошее время начинать все сначала.
– Я попробую, - услышала она в ответ. А потом, вслед за звуком его голоса, раздался негромкий стук – Юрага поставил чашку на стол. – Я пойду... я еще своим не говорил ничего... будет буря.
– У тебя получится, - уверенно проговорила Женя на прощанье. Ответом ей стала его неловкая улыбка.
Больше он уже не приходил. А спустя несколько месяцев в почтовый ящик Гунинского особняка действительно упадет открытка из Торонто с изображением береговой линии и их знаменитого Си-Эн Тауэра. Открытку вытащит Андрей Никитич. Улыбнется себе под нос и отдаст Женьке при первой же встрече. Но это будет потом.
А сейчас Артем шел в соседний подъезд, чтобы пробовать и правда думать, как жить дальше, строить планы и уже по-настоящему начинать все сначала.
Буду рядом!
Начинать сначала, блин. Легко сказать – трудно сделать.
«Буду рядом!» - передразнил самого себя Роман, глядя в зеркало на воспаленные глаза и взъерошенную шевелюру. Он почти сутки проспал от действия таблеток и высокой температуры, накрывших его как-то одномоментно. Когда дело касалось самого обыкновенного гриппа, он переживал абсолютно все прелести данного состояния – с больным горлом, насморком, с помощью которого недолго ванну наполнить, жаром под 39 градусов – дом можно отапливать, и ломотой во всем теле.
Вызывать врача – отказывался. Он искренно считал, что с простудой надо тупо отлежаться. Ну и эскулапов недолюбливал, но кто ж им по доброй воле в плен сдастся? С точки зрения Моджеевского сопли – не повод идти лечиться. Он и так недавно… очки купил! На этот год лимит его общения с людьми в белых халатах был определенно исчерпан.
Вот и маялся. Алена преданно привезла парацетамол и еще какую-то дрянь из аптеки. Борисыч – пиццу. Собакена забрал Богдан. Больше Роман Романович в свою квартиру ни одной заразы не пропускал и спасался жаропонижающим. А жрать вот в таком состоянии совсем не хотелось. Болел он регулярно один раз за зиму, и все окружающие знали, что в этот тяжкий для него момент лучше просто не показываться ему на глаза. Со свету сживет вмиг, а в последнее время он и здоровый был невыносим. Потому на какое-то время в офисе вздохнули с облегчением, чего не скажешь о самом господине Моджеевском, для которого переживаемые муки и страдания были в самом разгаре, причем в буквальном смысле.
Он проснулся в десять вечера мокрый, как мышь, всклокоченный, злой, с легкой тошнотой и с дикой головной болью, распространяющейся от заложенного носа. На градуснике было 37,6. Надолго ли – уже следующий вопрос, потому что по опыту Ромка знал, что через час-другой температура снова начнет расти. И тут главное
Но сейчас у него было немного времени на передышку. Потому он кое-как дотащил себя до ванной, вытерся найденным полотенцем, переодел футболку и брюки, после чего снова рухнул в постель с другого краю. На том месте, где Моджеевский проснулся, влажными были и простыня с подушкой. Теперь его слегка знобило.
Что он там хотел? Чаю?
К черту чай!
Сдохнуть было бы куда предпочтительнее.
Кстати, - Моджеевский перевернулся на другой бок – звякнуть с утреца своему юристу. Пусть займется завещанием. В него еще включать будущего ребенка и его мать. Которая, наверное, к нему и на похороны прийти побрезгует. И от любых попыток ее содержать – тоже будет отмахиваться, поскольку предпочла, чтобы он даже не знал о беременности.
Откуда оно такое взялось, господи? Синеглазое, дурное и такое невозможное... И сердиться на нее долго невозможно тоже, потому что виноват он был сам от начала и до конца. Это только температура у него долго держится, а так-то Ромка в самом деле быстро остывал. Валялся в кровати и волей-неволей проматывал в голове все случившееся за последние месяцы: и счастливые дни, и не очень. С Женей и без. С попыткой Нины помириться и с появлением в его жизни уверенности, что их страница уже перелистнута. И она была точно последней, потому что во второй половине книги подняты иные очень важные вопросы, но все-таки это его вопросы. Просто теперь совсем другое определяло его жизнь. Совсем другая определяла.
Она и... кто-то, кого он не знает, о ком немного боится думать, потому что эти мысли совершенно взрывают его мозг.
Он ведь хотел еще ребенка. Хотел, чтобы у них с Женей... Но в чем-то ради самой Жени, потому что тогда ему казалось, что так правильно. А сейчас? Что казалось ему сейчас, в одиннадцатом часу вечера, когда он запивает таблетку, чувствуя, как снова растет температура?
Например, что не может заявиться к ней, пока болеет, не только потому что попросту не дойдет, а потому что не хватало и ее заразить. И что понятия не имеет, что там у нее по медицинским показателям. Наверняка же к обычной врачихе в обычную больницу пошла вместо чего-то приличного. Впрочем, откуда у них в Солнечногорске приличное? Нина Бодьку в столичном медцентре рожала, а Таньку – вообще в Германии пожелала на свет производить. А эта упертая! Что угодно, лишь бы по-своему, лишь бы назло ему. И не так чтобы она была не права.
Просто Моджеевского штормило между противоречивыми чувствами: собственной виной в том, что обидел, и собственной яростью за то, что скрыла.
Упертая Жека...
Упертая, упертая Жека. Как он так оплошал? Была бы его женой сейчас – горя бы не знал. Выбирали бы клинику, а он уже, наверное, привык бы... к тому, с кем пока не знаком. А теперь даже думать страшно, боялся свихнуться. Потому что знал: в этот вечер он хочет ребенка и для себя. Не только для нее.
Температура точно ползла вверх.
На часах без пяти одиннадцать. Завтра суббота. А Женька – сова.
Моджеевский глубоко вдохнул и потянулся к тумбочке. Не позволил себе развивать мелькающие в голове мысли. И не медлил больше, потому что в любой момент могло вырубить. Он нащупал телефон, приблизил его к слезившимся глазам, торопливо зашел в их с Женькой чат в мессенджере. Удостоверился, что онлайн она была не далее, чем утром.
Последнее от нее: «В котором часу ты приедешь домой?»
Последнее от него: «К шести тебе надо быть готовой».